(Окончание. Начало материала читайте здесь).
«Конечно! Придет папа и спросит: “А почему у моего сына тройка?” А я отвечу: “Не по адресу обращаетесь. Еще хорошо тройка, не было бы двойки”». Математичка Ольга Ивановна произносила это при каждом удобном случае, а он наступал всякий раз, когда ее подмывало поставить Илье Гельбергу тройку. Это после того, как однажды его родители наведались в школу и выразили удивление: раньше их сын троек не получал.
— А когда я учился на пятом курсе, она лечилась у нас в больнице и сказала: «Я считала, что именно так тебя надо воспитывать. Я тебе ставила тройки, в году четверки, а в аттестат занесла пятерку. Немножко лодыря надо стимулировать так», — рассказывает Илья Гельберг.
Шестая школа города Фрунзе, куда «немножко лодырь» попал во вторую четверть седьмого класса, была как старорежимная гимназия: учительницы, все как одна, держали парней в кулаке.
— После девятого класса они сумели десятерых оставить на второй год, представляете? Не боялись. Тогда все десять сбежали в другую школу. Стоит еще сказать, что во время той жуткой войны в школьной программе у нас все было так, словно никакой войны нет: изучали мы и Онегина, и Печорина, и прочих «лишних людей» — как положено.
Его седьмой класс пришелся на последний год, когда мальчики и девочки учились вместе. С восьмого класса это была мужская школа, которую он окончил через год после войны. Строгая дисциплина и требовательность дали свои плоды: в Киргизский медицинский институт Илья Гельберг поступил играючи.
Эпидемия травматизма
Война заставила Гельбергов выехать в Кисловодск. Самуил как «язвенник» на войне считался «условно годным», и ввиду микробиологической специальности принял решение проштудировать исследования по анаэробной раневой инфекции. «Война — эпидемия травматизма, а вместе с этим раневая инфекция несет грозные осложнения: столбняк, газовую гангрену и сепсис, — писал он.
— Я получил набор культур возбудителей анаэробных инфекций, методические указания и проработал этот важный для военных лабораторий вопрос. Еще заглянул в практические лаборатории и освежил в памяти методику исследований кишечно-тифозно-дифтерийных возбудителей. Все это оказалось весьма полезным». Вскоре микробиологам сообщили, что они мобилизуются для работы в военных госпиталях, открытых в санаториях Северного Кавказа.
И вот они в Кисловодске. Первая половина дня уходит на работу в лаборатории, вторая — на работу в палатах. Пациентам с подозрениями на газовую гангрену отведен целый корпус. Применение сывороток, переливание крови, разрезы и ампутации, чтение коллегам лекций о возбудителях, убеждение врачей в важности как можно более ранней диагностики, наглядные демонстрации в пробирках и под микроскопом… «Частенько мне приходилось участвовать в операциях, так как врач отделения не справлялась сама, — пишет Гельберг в «Воспоминаниях». — Один раз в неделю я дежурил по госпиталю, обходил перед сном пациентов в четырех корпусах. Ночь, затемнение всюду, а я обхожу палаты и перехожу из корпуса в корпус».
Перо Самуила Гельберга зафиксировало интересное наблюдение лета 1942 года. Ранеными были переполнены все кисловодские санатории, а халатов на всехне хватало, и ходячие больные выходили на улицу в нижнем белье.
«Характерная для того периода времени картина, — пишет ученый, — на фешенебельном кисловодском «пятачке» молодой человек в кальсонах и нижней рубашке на костыле и под руку с девушкой».
Жена Софья Моисеевна тоже руководит лабораторией, но в другом санатории-госпитале. Она заведует и пунктом переливания крови, а еще готовит вместе с коллегами специальный хвойный напиток для ускорения заживления ран. Илья в это время учится в школе. «Он почти весь день предоставлен самому себе, — вспоминал отец. — Готовит уроки впопыхах, учителя на него жалуются, мол, подленивается. Делаем внушение, но он, по существу, безнадзорный».
А советские войска отступают. Фронт приближается. В августе Гельберги срываются с места в Кисловодске — и несет их война по Кавказу через страхи и потрясения, испытания и тревоги.
Дважды они едва не потеряли сына, потом Софья Моисеевна заболела тропической малярией, и только случайная встреча со знакомымбелорусским врачом дала возможность раздобыть хинин для ее лечения. Тогда-то и пропустил Илья всю первую четверть седьмого класса, помогая отцу вытягивать мать из болезни.
К этому времени Борис Эльберт отбывал свою ссылку уже в Киргизии…
— И добился больших высот. Ему дали отдельный домик, персональную пролетку, двух лошадей и кучера. Он организовал во Фрунзе сначала микробиологический институт, а потом и медицинский, и в обоих был первым директором. После реабилитации Эльберт перебрался в Ростов, похлопотав перед тем, чтобы отцу дали место заведующего кафедрой в Киргизском мединституте, а из Ростова вернулся в Минск.
В 1948–1962 годах Борис Эльберт будет работать в Минском мединституте и еще много сделает для микробиологии Беларуси. Умрет в 1963 году.
Гельберги будут оставаться в Киргизии до 1960 года.
Супруги Гельберги-старшие и супруги Гельберги-младшие.
Город Фрунзе, прежде Пишпек
В первые годы войны город Фрунзе, который раньше назывался Пишпеком, а потом превратится в Бишкек, заселился эвакуированными так, что возникший в нем жилищный кризис был, по определению старшего Гельберга, неимоверным. Но перенаселили его не простые беженцы, а целые институты, в том числе и принадлежащие Академии наук СССР.
Население и армия нуждались в вакцинах, и ради их получения штаты лабораторий непрерывно росли. Эльберт, которому Гельберг в 1942 году послал телеграмму с вопросом о трудоустройстве, ответил пропуском на въезд во Фрунзе Гельберга со всей его семьей. В своем институте Борис Яковлевич поручил Самуилу Иосифовичу выполнение сложнейшего заказа военного ведомства — производство холерной вакцины и бактериофага.
Отдел, чтобы не пугать население и сотрудников, назвали по цифровой номенклатуре болезни — «Лаборатория форма № 30 — тридцатка». Штат из 22 человек работал в три смены. Набранный персонал никогда раньше не имел никаких дел с невидимыми существами, но был очень дисциплинирован.
«На холере натощакработать нельзя», — сказали им, и каждое утро все дружно заходилив автобус, предназначенный для разъездной лаборатории, но не функционировавший, съедали по тарелке манной кашии только потом шлиработать. Так отдел подготовил 17 тонн препаратов.
Осенью 1943 года Самуил Гельберг стал совмещать работу в «тридцатке» с доцентством на кафедре микробиологии мединститута. Ею еще заведовал Эльберт. Только в 1945-м он уедет в Ростов. Эльберт покинет КГМИ, а Гельберг-младший в эти стены придет.
В тот год вместе с Ильей поступать в институт будут не только вчерашние школьники, но и пришедшие с фронта зрелые, войной опаленные люди. А старостой изберут… Правильно, юного щуплого Гельберга. И фронтовик Яша Кац, поэт, напишет на него, как на всех других, эпиграмму.
Носит китель нараспашку,
а под кителем жакет,
под жакетом есть рубашка,
только смысла в этом нет.
Он начальник нашей группы,
парень он совсем не глупый
и над группой гордо нес
целый год как знамя нос.
С этим знаменем победы
поедает он обеды.
И еще как шпилем он
бородавкой завершен.
Слава этой бородавке,
крупной, яркой и живой,
ведь нигде не купишь в лавке
талисман сей групповой.
— Мне родители давали с собой большие завтраки, и я всегда делился ими с однокурсниками, — поясняет Илья Самуилович слова об обедах. — А потом и на Яшу Каца была написана эпиграмма:
Гимнаст, артист, поэт,
в мундир военный он одет
и в комитете парень свой,
везде у нас передовой,
та-та-та-та-та-та-та-та-та
он наших девушек знаток,
он как перчатки их меняет,
они его — как носовой платок.
Первый автобус
Кафедра, с 1945 года возглавляемая Самуилом Гельбергом, быстро обзавелась и студенческим научным кружком, и большим музеем культур микобактерий. Один студент написал работу о биологических особенностях штамма «Франк». Этот штамм обладал множественной лекарственной устойчивостью и резко пониженной вирулентностью, приближающей его к БЦЖ, а также высокой иммуноактивностью. Штамм «Франк» был выделен от пациента Льва Абрамовича Франка, заведовавшего кафедрой туберкулеза. Того самого Франка, благодаря которому Гельберг-младший, выбирая между патофизиологией и фтизиатрией, выбрал последнюю.
— Выбрать-то я выбрал, и у меня был диплом с отличием. И клиническая ординатура по фтизиатрии в институте была, и никто, кроме меня, документы в нее не подал, и ученый совет меня утвердил, и папа мой был завкафедрой, но… Меня не утвердила пятая графа.
Сработала та самая «процентная норма», из-за которой когда-то маленький Самуил три года добивался учебы в гимназии Дубно.
— И направили меня, на минуточку, в Казахстан, — продолжает Илья Самуилович. — С огромным трудом мы добились того, чтобы меня перенаправили в Киргизию, но это перенаправление оказалось в Джалал-Абадскую область, в Октябрьский район. Потом выяснилось, что фтизиатр там не нужен, и я попал в Джалал-Абадский областной туберкулезный диспансер. Джалал-Абад того времени — типичный маленький среднеазиатский пыльный городок с населением 20 тысяч, в котором только что пустили первый автобус. Местные жители покупали билеты и ехали от начала до конца маршрута, а потом возвращались обратно. Очереди в кино стояли отдельно мужские и женские. Но по натуре я оптимист, и мои переживания быстро ушли, тем более что подобралась у нас прекрасная компания ребят и девчат, получивших, как и я, распределение в этот город.
А главврач диспансера был из немцев Поволжья. Прекрасный человек Рейнгольд Генрихович Бауэр, потом он стал заслуженным врачом Киргизской ССР. Видя мое дружелюбие ко всем, он пригласил меня к себе и сказал: «Илля Самойловичч, путьте осторошшны. Этот стукачч, и этот — стукачч. Путьте осторошшны».
В Джалал-Абаде Гельберг-младший пробыл недолго: кроме него там был врач-фтизиатр, а в двух фтизиатрах большой нужды не было. И попал он в туберкулезный санаторий «Иссык-Куль» на южном берегу одноименного озера. 1640 метров над уровнем моря, 40 километров в ширину, соленая вода и горный воздух, насыщенный морскими испарениями.
Лечить больных туберкулезом кроме как воздухом было нечем. Стрептомицин только появлялся, каждому врачу его выделялось по 5–10 граммов на одну историю болезни. Им ликвидировали вспышки.
Илья Гельберг на Иссык-Куле успел за три года стать завотделением и дорасти до заместителя главврача. И добился клинической ординатуры и темы для диссертации. После ординатуры он направился в город Ош. Там на противочумной станции работали знакомые ребята, у которых ему удалось добыть морских свинок для завершения диссертационных исследований.
— И тут организовался в Киргизии НИИ туберкулеза. Обстановка этого требовала. Тогда из кабинета в кабинет туберкулезные пациенты переходили по коридорам поликлиник, локтями расчищая дорогу — так много их было в очередях. И это не образно, а буквально. И вот после семи- или восьмилетнего скитания по районам я попадаю работать в НИИ в качестве младшего научного сотрудника диспансерного отделения. Только что став кандидатом наук. А отец в это время переезжает в Гродно. И начинает меня звать туда.
Гродно. Лучше его не придумать
Переезд отца в Гродно состоялся по нескольким разнородным причинам: во-первых, ему после долгих лет в Азии захотелось в Европу, во-вторых, некоторые его фрунзенские ученики «подросли» и стали под него «подкапываться», в-трет их, в этом уголке Европы открылся мединститут и очень нуждался в кадрах. Прибывший к четвертому семестру, аккурат к началу преподавания микробиологии, старший Гельберг какое-то время оставался единственным профессором в этом новеньком институте, который Илья Самуилович в нашей беседе назвал «ребеночком».
Младшему Гельбергу, несмотря на все уговоры, в Европу не очень хотелось, он ведь только-только получил то, на что надеялся долгие годы. И потом, Киргизия — она же такая теплая, такая солнечная…
— А я так люблю жару и так ненавижу холод. Но я совершенно правильно сделал, что переехал. Пока первый набор студентов не дошел до курса туберкулеза, мне пришлось поработать заворгметодотделом и в противотуберкулезном диспансере. А потом началось. Я не только преподавал, но и наукой занимался, и вел студенческий научный кружок, и был в теснейшем контакте с практикой — без конца консультировал. Я постоянно ездил в командировки, во всех районах бывал, всех врачей знал. Крутился, как белка в колесе. Иными словами, что-то успел. Даром хлеб в Гродно не ел, работал, как люди, других не хуже.
На счету Ильи Самуиловича Гельберга 17 защищенных диссертаций, из них 2 своих и 15 написанных учениками, средикоторых 13 кандидатов и 2 доктора медицинских наук. Он автор национального учебника по фтизиопульмонологии, монографиии почти 500 статей.
Профессор Борис Эльберт (слева) на кафедре микробиологии в Гродненском мединституте в 1960 году.
В 1972 году вышел приказ Минздрава СССР о проведении эксперимента по резкому снижению заболеваемости туберкулезом. Было выделено восемь экспериментальных баз на все 140 регионов СССР, и в одну из них попала Гродненская область.
— Работать стало еще интереснее, — говорит Илья Гельберг. — С нами сотрудничал Московский институт туберкулеза, в Гродно приезжали академики, проводились семинары и конференции экспериментальных территорий, было составлено 16 или 18 экспериментальных программ по различным разделам фтизиатрии, в том числе и по сплошным флюорографическим обследованиям, и по лечению рифампицином, который только-только появился. И что оказалось? Сплошное обследование выявило высокий процент скрытой заболеваемости.
После первого сплошного обследования у нас показатели заболеваемости дали, понятное дело, резкий прирост. Ругал нас за это министр Савченко дико. А потом в Москве сам использовал этот термин — скрытая заболеваемость. А показатели потом резко пошли на убыль. В Гродненской области было открыто туберкулезных больниц на две с лишним тысячи коек. В какой деревне был пустой дом, там обустраивали туберкулезную больницу. В каждом районе. Наша работа показала, что надо проводить первое и второе сплошные обследования и потом дифференцированное — обследовать обязательный контингент. Так назывались лица, труд которых подразумевает общение с большими группами населения: педагоги, продавцы, бытовое обслуживание…
И был еще угрожаемый контингент — пациенты, которые по состоянию здоровья имеют повышенный риск заболеваемости туберкулезом: к примеру, больные сахарным диабетом. И социальный: вышедшие из мест заключения. Обследование любой группы риска было обязательным, без него нельзя было допустить человека к работе.
Гродно, когда в него приехали Гельберги, выглядел, мягко сказать, не очень. После яркого столичного Фрунзе — особенно. Киргизские друзья Ильи Самуиловича писали: «Ты попал в Европу». Он поправлял: «На задворки Европы».
— А ведь Гродно прекраснейший город, — говорит теперь Илья Гельберг. — Лучше его не придумать. И чтобы это понять, надо было, как оказалось, всего лишь его перекрасить…