Меня предупредили: Гельберги — это планеты. Из той же галактики, что и Эльберт. В первом параде этих планет, выпавшем на середину прошлого века, наибольшее гравитационное влияние имел, конечно, последний.
Основоположник белорусской микробиологической науки Борис Эльберт получил мировую известность благодаря исследованиям по склероме и систематике капсульных бактерий. А потом наступил час Гельбергов.
Самуил Гельберг — выпускник медицинского факультета. 1923 год.Монолог о людях как планетах в духе классической ньютоновской механики предваряет организованную для меня встречу с профессором Гельбергом-младшим, который еще три года назад, пока не исполнилось ему девяносто один, работал в Гродненском медицинском университете. Хотя последняя диссертация под его руководством защищалась этой весной.
«Университету в текущем году исполняется шестьдесят пять, и шестьдесят из них в нем работал младший из Гельбергов. Можете себе такое представить?»
Мой спутник пытается меня впечатлить. Мы тем временем подъезжаем к дому, который стоит в живописнейшем месте — на гродненской улице Дарвина, «по ту сторону Немана». Из нужного нам подъезда выходит молодой человек и, сраженный внезапным вопросом: профессор Гельберг проживает в квартире х или y? — держит ответ, как отличник на госэкзамене. Я уже готовлюсь увидеть на двери профессорскую табличку, как в старых добрых и умных фильмах, но едва убеждаюсь в ее отсутствии, как навстречу выходит сам профессор.
Полтора фунта хлеба за лоботряса и маленькое чистое животное коза
— В моем паспорте написано, что я родился в Киеве. Это одновременно и правильно, и неправильно, — начинает Илья Самуилович историю собственной жизни. — Родители мои были минчанами, но мама задержалась в гостях у бабушки…
На какой минской улице прошли пять первых лет, с 1929-го по 1934-й, он не знает. Помнит только, как играл в песочнице с девочкой. О доме киевских бабушки с дедушкой информации больше — это знаменитый дом Городецкого на улице Банковской.
— Был такой чудаковатый инженер-архитектор, который построил дом с чертями и прочими чудищами, расположив их на фасадах и крыше. Там на втором этаже и жили мои дед и бабка по маминой линии. Мы гостили у них, когда мне было одиннадцать, перед войной.
Киев — город не только химер Городецкого и знаменитых каштанов, но и студенческой юности Гельберга-старшего. Здесь в стенах бывшего университета Святого Владимира, легендарного учебного заведения, которое в годы неопределенности, наступившей сразу после октябрьского переворота, под непрерывные смены власти — белогвардейцы, красноармейцы, петлюровцы — сначала утратило имя, а потом сменило статус на институт народного образования, Самуил Гельберг старательно постигал медицину. Хотя условия этому никак не способствовали.
Шутка ли — ради хлеба учить сына пекаря? Этого лодыря перед уроком надо было найти и поймать на крыше, где он бесконечно гонял голубей. Но за каждую такую поимку с последующим занятием пекарь давал полтора фунта хлеба. Чтобы иметь одежду, Самуил Гельберг внедрился в группу, проходившую трехмесячный курс санитарных инструкторов, — там по окончании выдавалось обмундирование. Выпускников, правда, определяли в воинские части, но когда узнали, что Самуил — студент-медик, разрешили продолжить учебу на факультете.
Внимая профессорам то «угрюмым и мрачным», то «приветливым и подвижным», читающим то скучно, вяло и монотонно, то ярко, образно, артистично, он и экзамены сдавал всяко-разно: и «к обоюдному удовольствию», исписывая химическими формулами огромную доску, и взъерошенному профессору в домашнем халате, сидящему на постели, из-под которой выглядывает горшок, и в тихой мирной беседе за письменным столом, заваленным черепами и косточками, когда профессор Старков тоненьким зондом тычет в foramen и fossa и задача всего одна — называть их предназначение.
Профессору по детским болезням, пропагандирующему вскармливание младенцев козьим молоком, Самуил блестяще ответил тему «Туберкулез у детей», и профессор К., которого студенты между собой окрестили его излюбленной фразой: «Коза — маленькое чистое животное», — предлагал ему стать педиатром. Но победила микробиология, а этот случай заслуживает упоминания больше по той причине, что оказался предвестником научного интереса будущего сына Самуила Гельберга: Илья родится спустя шесть-семь лет и делом жизни выберет фтизиатрию.
Семья. Самуил Гельберг с женой Софьей (справа), на переднем плане их сын Илья.
— Еще в Кратове под Москвой я видел у отца на столе журнал «Проблемы туберкулеза» и с большим интересом его полистывал, — говорит Илья Самуилович о том времени, о котором старший Гельберг писал: «Сынишка наш Ильюшка находился на попечении домработницы».
Кратово — железнодорожная станция в сорока километрах от Москвы. Недалеко от нее находился большой туберкулезный санаторий ВЦСПС, в котором Самуил Гельберг с 1934 года заведовал бактериологической лабораторией. Из Минска семья решила уехать после двух последовавших друг за другом арестов. И это было правильное решение, потому что репрессии не утихали, и к 1937 году Самуил Гельберг мог бы иметь, как говорит Илья Самуилович, настолько отягощенный анамнез, что вряд ли остался бы жив. А начиналось с ареста Эльберта в 1931-м...
Да, так вот в студенчестве Илье больше прочего нравилась патофизиология. Но фтизиатрию преподавал…
— Фтизиатрию преподавал необыкновеннейший человек — доцент Лев Абрамович Франк, болевший тяжелой формой туберкулеза. После пневмоторакса у него случился гнойный плеврит, и интоксикация сделала его невыносимо злым, но лекции он читал прекрасно и на практических занятиях заинтересовывал очень умело. Глядя на него, я выбирал между патофизиологией и фтизиатрией — и выбрал фтизиатрию.
Где менял лошадей Пьер Безухов и куда Макар телят не гонял
…Диплом врача Самуил Гельберг получил в 1923 году. Распределился, или, как тогда говорили, прикрепился в клинику профессора Виноградова при Киевском военном госпитале. Из многочисленных Виноградовых в истории советской медицины этот, Василий Васильевич, известен школой болезней крови.
Гельберга тем временем интересовали микроскопические организмы. В Киеве действовал институт специализации и усовершенствования врачей, где на шестимесячных курсах преподавались бактериология, серология и клинико-лабораторные исследования. Цикл лекций по серологии читал доцент Эльберт. И это был космос, как теперь говорят. В свободное от учебы и работы в клинике время Гельберг приходил в лабораторию Эльберта, чтобы осваивать постановку реакций: Видаля, Вассермана, Эрлиха…
Лекции Бориса Эльберта они с товарищем законспектировали и написали к ним руководство, которое Эльберт пообещал издать. Однако вскоре Бориса Яковлевича назначили директором открывающегося в Минске санитарно-эпидемиологического института. Но планета по имени Гельберг уже попала в область повышенной гравитации Эльберта. Юная планета-гигант захватила порцию микронных пылинок новорожденной звезды. 15 января 1924 года Самуил Гельберг был уже в Минске. Alea iacta est, как напишет он спустя годы. Жребий брошен, Рубикон перейден.
Первый год в Минске Гельберг работает под началом Эльберта в лаборатории по изготовлению антирабической вакцины. Все налажено и отработано до мелочей. Натренированные препараторы трепанируют черепа кроликов и заражают их вирусом бешенства, а спустя несколько дней опытные лаборанты извлекают из тел заболевших животных головной и спинной мозг, растирают его, консервируют и готовят вакцину. «Здесь много любопытного, — пишет Гельберг про организованную при институте амбулаторию, и под строчками так живо время, что бери и снимай кино: — Укушенные стекаются со всех концов Беларуси, нередко из далеких деревень. Группами поселяются в общежитии, предназначенном для этой цели». Но не одно бешенство было нерешенной проблемой. Одолевала оспа.
Однажды Эльберт вызвал Гельберга, чтобы сказать, что пришло время создать новый отдел, который будет выпускать оспенную вакцину, а чтобы научиться ее выпускать, надо ехать на зиму 1924–1925 года в Центральный оспопрививательный институт. Это под Москвой, в имении Перхушково, помнящем Пушкина с Гоголем, Лжедмитрия и Марину Мнишек только по той причине, что здесь же, на месте одноименной железнодорожной станции, располагался некогда первый от Москвы почтовый ям, и все они в этом имении так или иначе бывали.
Александр Герцен, родне которого принадлежала усадьба, описал ее в «Былом и думах», а Лев Толстой, зная, что в этом доме ночевал Наполеон, заставил своего Пьера Безухова здесь же, в Перхушкове, «переменять лошадей». Только у Герцена запущенный барский дом на большой дороге посреди безотрадных полей скрипит покоробленными полами и качается ступенями лестницы, а у Гельберга это место, где «работа велась напряженная» «виднейшими представителями данной области» «на надлежащем оборудовании», «приобретенном за рубежом» «после тщательного изучения обширного опыта» «лучших оспенных институтов Европы».
15 марта в Перхушково прибыл Эльберт. Перед этим Гельберг получил от него задание разработать план будущего оспенного отделения института, чтобы было оно не громоздким, для государства недорогим и при этом «вмещало передовой опыт данного производства». Гельберг с задачей справился, план был в Перхушкове утвержден.
И вот спустя десять дней Эльберт с Гельбергом идут на железнодорожную станцию через залитый мартовским солнцем сосновый лес. Профессор Эльберт, пожевывая папироску, восторженно говорит о судьбе, которая их, земляков, в своем Дубно друг друга не знавших, связала одной задачей, бросив в Киев, потом в Минск, а теперь и в Перхушково.
Дубно… Воспоминания о городе детства связаны с ранним сиротством — мама умерла, когда Самуил был подростком. Он рос третьим ребенком в семье, где отцу, управляющему отделением банка, пришлось воспитывать четверых. Впрочем, старшая дочь очень скоро взяла на себя роль помощницы. Если и есть в воспоминаниях о Дубно романтика, то она связана с крепостью, описанной Гоголем и Короленко: Тарас Бульба не сумел ее взять, а в «Детях подземелья» описан ее антураж. Да, еще годы учебы в гимназии, которую Самуилу пришлось брать, как крепость: лишь с третьей попытки она ему поддалась, а все из-за пресловутой «процентной нормы», согласно которой в учебные заведения принималось не более десяти процентов евреев.
Когда в 1913 году он, наконец, увидел в списках свою фамилию, то «мигом кинулся в магазин головных уборов, где за 5 копеек купил герб и нацепил его тут же на фуражку гимназического образца, которую носил уже давно».
Учеба в гимназии разочаровывала: не все учителя заслуживали уважения гимназистов. Защитной реакцией детской психики стали сатирические куплеты. Получили свое и маленький толстый вечно придирчивый математик Иван Федорович, и кокетливая сверх меры «немка» Эмма Федоровна, и сварливый инспектор Будянский с важным лунообразным лицом, и пьяница законоучитель, и директор, он же латинист.
Наша немка из Потсдама
ведет себя, как дама,
и видит в нас Адама
исключительно.
Шпонька-математик,
уткнув свой нос в квадратик,
грызет ногти, как лунатик, омерзительно.
Как нам наскучил ныне
профессор от латыни,
толкуя о супине
сверхчувствительно.
Будя, наш инспектор,
сияя, как прожектор,
ведет себя, как лектор,
уморительно.
— Сегодня мы сильно шагнули вперед, — говорил Борис Эльберт, жмурясь от еще не сошедшего снега, прихваченного морозцем и сверкающего на солнце. — Теперь борьба с оспой в Беларуси будет успешной.
Здание оспенной лаборатории по утвержденному в подмосковном Перхушкове проекту возвели под Минском в Новинках. В скором времени прибыло туда все необходимое оборудование — и началось. Началась большая глава в нашей медицинской истории. Началась она с торжественного приема, на котором среди прочего подавались блюда из мяса телят, ставших перед этим источниками детрита. Один профессор в приветственной речи шутил: «Телят-то мы съели, а вакцины пока не видать». Вакцина уже была, но ее надо было выдерживать до снижения микробной массы и проверять в институте в Москве.
Хлебные шахматы
Там же, в Новинках под Минском, стали производить и другие вакцины: дифтерийную, столбнячную, менингококковую, скарлатинозную… Борис Эльберт сам осваивал методики их получения в Мечниковском институте. Он же лично стажировался в Институте Пастера и привез из Франции от микробиолога Кальметта штамм БЦЖ. Самуил Гельберг к этому времени стал его заместителем.
Ему надлежало культивировать БЦЖ, защищать людей от туберкулеза, вести цикл микробиологии на курсах усовершенствования врачей, организовывать студенческую практику по гигиене, совершенствовать санитарные условия водоснабжения и выпечки хлеба, докладывать об успехах на съездах микробиологов и печататься в Annales de l’Institut Pasteur. Он собственными руками осуществил первую в истории Беларуси прививку вакциной БЦЖ новорожденного. За научные публикации по итогам исследований Самуил Гельберг без защиты диссертации получит степень кандидата медицинских наук. А пока — 1931 год приближается.
Сначала арестовали Эльберта, потом пришли к Гельбергу и потребовали признаться, что Эльберт завербовал его в контрреволюционную организацию. Допрос, месяц в одиночной камере «американки» и еще три месяца бесконечных сражений в хлебные шахматы с человеком, ожидающим приговора, которым, по его предчувствию и мнению, должна была стать смертная казнь.
Потом одно за другим последовали объявление о высылке в Казахстан и ее отмена, прободение язвы и новое обвинение во вредительстве, «дело минских микробиологов» и снова тюремная камера, снова освобождение — и снова тревожные дни…
Эльберта ссылают в Суздаль, где он под особым надзором ведет разработки для военной микробиологии. Гельберг сам, как только получает возможность, уезжает из Минска и с 1934 года занимается наукой в санатории ВЦСПС под Москвой и одновременно в Центральном туберкулезном институте в Москве. В следующий раз их планеты сблизятся в Средней Азии.
Под Москвой Самуил Гельберг снова успешен и почти счастлив. Почти — потому что до него долетают порывы репрессионных бурь.
Одна за другой следуют его публикации в научной прессе, исследовательского материала набирается на докторскую диссертацию — и он ее пишет, не зная, что, дописав, утратит. После он напишет еще одну докторскую. Всего же из-под пера и под руководством Самуила Иосифовича Гельберга (1898–1992) выйдет 4 докторские и 24 кандидатские диссертации. Отеческое отношение к молодым и юным исследователям, поощрение инициативности и самостоятельности, большой дипломатический дар позволят долгие годы успешно руководить студенческими научными обществами сначала Киргизского, а потом Гродненского мединститута. Пока же «в один день все в стране изменилось — во все поры стала входить война».
Семья. Самуил Гельберг с женой Софьей (справа), на переднем плане их сын Илья.
Читайте продолжение в следующем материале «МВ».