Елена Лаптева, заведующая кафедрой пульмонологии и фтизиатрии с курсом аллергологии, иммунологии и профпатологии БелМАПО, доктор мед. наук, профессор, — не просто потомственный врач, а потомственный пульмонолог: три поколения семьи занимаются лечением органов дыхания. Домашние посиделки нередко превращаются во врачебные консилиумы. Елена Анатольевна очень любит эти семейные вечера, наполненные профессиональными беседами, иногда весьма дискуссионными, и чудесной музыкой. Фортепьяно в семье Лаптевых такой же неотъемлемый предмет, как стетоскоп.
«В нашей семье — все врачи»
Елена Анатольевна, не могу не спросить вас о семье, ведь с нее все начинается….
В нашей семье — все врачи. Династия началась еще с моего деда Михаила Александровича Пугача. Во время войны он был врачом Пинского партизанского отряда и вместе с бабушкой оказывал медицинскую помощь партизанам и их семьям. О тех событиях есть книга Ивана Шубитидзе «Полесские были». Затем он всю жизнь работал врачом-рентгенологом в Пинском онкологическом диспансере. Бабушка долгие годы трудилась в стоматологии.
Мой отец Анатолий Николаевич Лаптев — хирург-фтизиопульмонолог, доктор мед. наук, профессор кафедры пульмонологии и фтизиатрии с курсом аллергологии, иммунологии и профпатологии БелМАПО. Мама Ирина Михайловна — доцент, почти 30 лет возглавляла пульмонологическую службу, по сути, занималась становлением пульмонологии в нашей стране, когда это медицинское направление было выделено из терапии в самостоятельную специальность. Разрабатывала и внедряла современные медицинские технологии в области респираторной медицины, формировала квалифицированный коллектив пульмонологов Беларуси.
Моя дочь Ирина Орлова пошла по стопам моего отца. Работает торакальным хирургом в РНПЦ пульмонологии и фтизиатрии. Она выбрала хирургию, несмотря на наши возражения (ведь, кроме прочего, это тяжелый физический труд). Но дочь настояла, и я вижу, что у нее получается. Сейчас Ирина работает над кандидатской диссертацией.
Елена Анатольевна, а когда вы поняли, что хотите заниматься наукой, стать профессором?
Я росла в медицинской среде, и мне очень нравилось то, чем были увлечены мои родители. Я была свидетелем их постоянных научных поисков, усилий на пути к достижению целей. Радовалась их успехам и, конечно, мечтала в своей жизни повторить то, что с детства видела в собственной семье.
Я понимала, что мой выбор требует огромной отдачи — и профессия врача вообще, и научно-исследовательская работа, в том числе над диссертациями. Осознавала, что нужно от многого отказаться и заниматься тем, что действительно важно. Но если есть цель, это легко принять. Я получала удовлетворение от каждого пройденного этапа в своей работе.
Женщине сложнее делать карьеру, чем мужчине, особенно в такой науке, как медицина? Как справлялись со всеми трудностями?
У нас не принято жаловаться. Все понимают, чем ты занимаешься, и никто никогда не упрекнет за работу сверх графика. Это настолько обычная ситуация для всех нас, что никаких проблем не вызывает. По этому вопросу — полное взаимопонимание.
Наверное, мне как дочери врачей и ученых было легче в том плане, что я всегда могла спросить и получить необходимый мне совет. Но, с другой стороны, мои родители предъявляли ко мне большие требования.
Отец когда-то сказал: «На трибуне будешь стоять ты, и это должно быть достойно». Сейчас у меня пять аспирантов, и я говорю им то же самое.
Мои коллеги и ученики понимают, что медицинская профессия любой специальности и уровня требует огромной самоотдачи. И, выбирая эту профессию, люди должны быть готовы к самопожертвованию.
В семье Лаптевых три поколения пульмонологов. Расскажите о ваших домашних «консилиумах».
Да, это так, мы все врачи одного профиля, и у нас бывают серьезные консилиумы. Почти ежедневно возникает какая-то проблема, требующая решения. Озвучиваешь ее, и уже никто не может удержаться от комментариев, возникают дискуссии.
Это очень полезно, ведь каждый смотрит на проблему со своей точки зрения: терапевты как консерваторы, а хирурги как сторонники более радикального решения вопроса. Мы часто обсуждаем целесообразность операций, повторных вмешательств, их объем. Наши хирурги рассуждают о технике выполнения того или иного вмешательства. Конечно, каждый старается обосновать свою позицию. Такой разносторонний подход помогает найти правильное решение.
Врачи круглосуточно на работе. Они и дома обдумывают сложные клинические случаи, еще и еще раз оценивают правильность своих действий в течение дня. Считаю, что если человек не рожден для медицины, не получает удовлетворения от своей работы, то лучше ею не заниматься.
Я встречала коллег, которые не по призванию оказались в профессии, — и для них это очень тяжелая работа. Наши пациенты приходят к нам с болью и бедой. Иногда, чтобы справиться с психологическим напряжением пациента, от врача требуются колоссальные терпение и выдержка. И только любовь к профессии помогает нам сохранять спокойствие и успешно выполнять свою работу.
«Я училась у каждого»
Елена Анатольевна, кроме родителей, кого бы еще вы назвали своими учителями?
Когда ты — вчерашний студент — приходишь работать в медицину, то любой врач для тебя учитель. А потом — опытные заведующие отделениями, кабинетами, врачи с многолетним стажем… Я могу перечислять буквально всех, с кем пересекалась в профессии, потому что училась у каждого.
Какое-то время я работала в должности главного терапевта Министерства здравоохранения. Должна сказать, это тяжелейшая работа, практически ненормированный рабочий день, очень много организационных вопросов. Но я получила бесценный опыт, который помогал мне на всех последующих этапах. Хотя по сути своей я клиницист, работаю с пациентами, но тот административный опыт пригодился мне даже в клинической работе. Действительно, по-другому оцениваешь очень многие ситуации.
Сейчас вы заведуете кафедрой пульмонологии и фтизиатрии с курсом аллергологии, иммунологии и профпатологии БелМАПО. Это очень квалифицированный коллектив — все профессора, доценты. Легко ли руководить профессионалами?
У нас очень дружный коллектив, со сложившимися почти 70-летними традициями (кафедра создана в 1954 году). Все проблемы мы стараемся решать коллегиально.
Конечно, у нас тоже бывают профессиональные баталии. Два раза в неделю на нашей клинической базе проходят консилиумы, и не всегда мнения сходятся. Иногда дискуссии не прекращаются, обсуждаем проблему на кафедре в перерывах между занятиями. Бывает настолько интересно, что врачи клинических отделений приходят поучаствовать.
Я ценю стремление моих коллег найти самое лучшее решение в трудной ситуации.
Мы очень дружим с коллективом Минского областного противотуберкулезного диспансера — это одна из наших клинических баз. Кафедра находится здесь с 1974 года. Когда началась эпидемия COVID-19, я понимала, что не могу оставить врачей-фтизиатров, которые не сталкивались с подобной инфекцией. Для нас, пульмонологов, ситуация была более понятной, ведь мы помнили 2009 год (грипп А(H1N1)). Хотя тогда еще и мы не знали, чем грозит новый вирус, во что выльется эпидемия.
И я очень горжусь своим коллективом. Когда спросила коллег, кто пойдет со мной в красную зону, то абсолютно добровольно, без всяких принуждений и материальных поощрений, вызвались все. Первыми — доценты Ольга Харевич и Елена Катибникова. И мы сколько нужно, до и после нашего трудового дня, работали в красных зонах отделений. Я знаю, что так же работали многие наши коллеги с других кафедр БелМАПО.
Пандемия уходит, вопросы остаются
С какими особо тяжелыми проблемами столкнулись пульмонологи в связи с коронавирусом?
Конечно, мы видим много осложнений. В большинстве случаев позднее обращение пациента приводило к тяжелому течению болезни.
Имеем сейчас случаи с синдромом выраженной одышки, встречаются гнойные легочные процессы с тенденцией к рецидивированию. Недавно мы вместе с сотрудниками отделения анестезиологии и реанимации боролись за жизнь пациента с гангреной легких — раньше это было большой редкостью.
Кроме того, после пандемии изменилось течение некоторых заболеваний.
Мы стали чаще видеть патологии, с которыми крайне редко сталкивались ранее. Например, лимфангиолейомиоматоз (ЛАМ). Встречается только у женщин,
как правило, молодого и среднего возраста (с частотой 3–5 случаев на 1 млн женщин). После пандемии коронавируса мы за полгода выявили 5 случаев этого тяжелого заболевания.
Его патогенез заключается в том, что ЛАМ-клетки группируются вокруг бронхиол, кровеносных и лимфатических сосудов, сдавливая их. Этот процесс может занять несколько лет. К сожалению, сегодня эффективного лечения нет. Единственный возможный выход — пересадка легких. Однако описаны случаи повторного развития ЛАМ в пересаженном органе.
Еще одно заболевание — саркоидоз (болезнь Бенье — Бека — Шаумана). Это хроническое системное аутоиммунное воспалительное заболевание неизвестной этиологии, характерным признаком которого является образование гранулем, содержащих большое число лимфоцитов. Раньше мы считали саркоидоз заболеванием с достаточно доброкачественным течением. И если диагностировались начальные формы (например, затронуты только лимфоузлы средостения), мы пациентов не лечили, а только наблюдали.
Нередко бывало, что болезнь безвозвратно регрессировала без нашего вмешательства. Однако после коронавирусной инфекции саркоидоз изменил свое течение, стал более агрессивным. Теперь зачастую необходимо длительное лечение глюкокортикостероидами, что нередко влечет за собой нежелательные реакции и осложнения. И бывает, заболевание все равно прогрессирует.
Сейчас по этой теме готовим фундаментальную статью для международного журнала. Работаем над ней вместе с кардиологами, реаниматологами, патологоанатомами. Мы осмыслили тот опыт, который получили за 2,5 года пандемии, и хотим представить коллегам очень интересные выводы.
Пандемия уходит, но вопросы остаются. И клиницистам, и ученым предстоит большая работа, чтобы найти ответы на новые вызовы.
Паспорт легкого
Елена Анатольевна, что такое паспорт легкого?
Это очень интересная научно-исследовательская работа, в ходе которой мы освоили нейросеть, поучаствовали в стартапе и создали уникальный продукт — электронный стетоскоп.
А началось все лет 5 назад. К нам на кафедру обратились программисты с предложением создать электронный стетоскоп, с помощью которого можно объективизировать наличие или отсутствие хрипов в легких. Мы сразу предупредили: для врача важно не только установить факт наличия аускультативных феноменов, но и дифференцировать их характеристики: сухие свистящие, сухие басовые, влажные мелко-, средне-, крупнопузырчатые, крепитирующие хрипы. Вариантов много, и без четкой дифференциации такой стетоскоп был бы бесполезен. Вот тогда мы и взялись за работу, прибегнув к помощи нейросети.
Обучали нейросеть 3 года, у нас было 60 тысяч аускультативных записей. Все сотрудники кафедры участвовали в этой работе, было очень много дискуссий. Я предложила создать спектрограмму с записью частотно-временной разверстки результатов аускультации. Мы подготовили необходимые характеристики: сухие свистящие хрипы — вот такая частота, влажные мелкопузырчатые — другая... И программисты сделали нам такую спектрограмму. Теперь мы смогли не просто слышать, но и «видеть» хрипы. Это было очень наглядно.
Позже совместно с Парком высоких технологий мы начали развивать стартап, который получал призовые места на разных конкурсах. Работа не требовала больших финансовых вложений. Пластиковый стетоскоп собирался вручную.
Мы занимались научной составляющей этого стартапа. А наших партнеров интересовали масштабирование и коммерциализация проекта. Удалось наладить сотрудничество с китайскими коллегами из города Ухань провинции Хубэй. Да, именно из того города, откуда вскоре все началось...
Смарт-стетоскоп — это маленький беспроводной прибор, который прикладывается к определенным точкам на теле. Все полученные данные попадают в приложение LungPass (скачивается в PlayMarket). Фактически это доктор в вашем смартфоне.
Приложение запрашивает возраст, рост, вес пациента, характер работы, существующие заболевания и многое другое — все те вопросы, которые обычно задает врач. В зависимости от собранного анамнеза могут быть дополнительные вопросы. Мы разработали дифференцированный опросник для пациентов с различной бронхолегочной патологией и для здоровых людей. То есть получился не стандартный, а индивидуализированный опросник.
Мембрана в смарт-стетоскопе уникальная. Она намного чувствительнее, чем в обычном стетоскопе врача. Кроме того, блокирует все посторонние шумы. Даже если вдруг что-то прорывается извне, мы научили нейросеть отфильтровывать ненужное.
Мы провели много исследований, у нас есть и патенты, и сертификаты, в том числе зарубежные. На сегодняшний день аналогов этой разработке в мире нет.
Смарт-стетоскопами пользовались наши коллеги в разных клиниках и остались очень довольны. Этот маленький прибор действительно «слышит» пневмонию на самых ранних этапах развития болезни. А вовремя услышать означает своевременно начать лечение и сократить сроки болезни.
К большому сожалению, из-за внешних причин наши партнеры, которые занимались изготовлением смарт-стетоскопов, лишились финансирования. Работа сейчас прекращена. Тем не менее у меня есть надежда. Недавно мы выступали с докладом на конференции в БГУИР. Специалисты университета очень заинтересовались, и мы надеемся на сотрудничество с перспективой дальнейшего продвижения нашего продукта. Потому что разработка очень актуальна.
Это та дистанционная медицина, которую можно развивать в стационарах и поликлиниках. Врач в режиме реального времени получает от пациента всю необходимую информацию. Пациенту не нужно идти в поликлинику, он находится дома, при этом его состояние отслеживается. Врач может посмотреть, что он принимал в этот день, как дышал, были ли хрипы и какие. Более того, мы разработали «симптомы опасности» для каждого пациента. И если таковые появляются, то пациент получает соответствующую информацию, а доктор — сигнал тревоги на свой девайс.
У нас есть огромная база данных аускультативных феноменов. Все это можно использовать для обучения студентов, врачей. Для реализации этого проекта нам осталось буквально полшага, и мы уверены, что в итоге все получится.
Вы освоили нейросети. Не ищете возможности применить их в других проектах?
Да, нам понравилась работа с цифровыми технологиями, и мы хотим продолжать в этом направлении. Например, у нас есть спирометр МАС2 (производится в Беларуси). В этом аппарате есть очень чуткий цифровой датчик для исследования функции внешнего дыхания. В зависимости от амплитуды колебаний графика мы можем делать выводы о топике и характере той или иной проблемы в бронхах: поражены дистальный или проксимальный отдел, есть моделирование усилий пациента или, например, пролапс мембранозной части трахеи. То есть мы с большой долей вероятности можем говорить о диагнозе. Методика пока в разработке. Надеемся, мы сможем усовершенствовать метод спирометрии и внедрить его в клинику.
Вечера — это время Шопена
Елена Анатольевна, слушая об аускультативных феноменах и необходимости их точной дифференциации, я поняла, что пульмонологам нужен очень хороший слух. Помогает в работе музыкальное образование?
О да. В нашей семье все врачи, пульмонологи и музыканты. Дедушка с бабушкой играли на разных инструментах — гитаре, мандолине, фортепиано. На фортепиано играют мои родители и дочь, сейчас уже и внуки подтягиваются.
Я с большим удовольствием в детстве занималась музыкой и играю всю жизнь. Люблю разные направления. Однако сама исполняю только классику.
Как на вас влияет музыка?
Многое зависит от произведения и композитора. Когда приходят внуки, играем и слушаем вальсы Вальдтейфеля. Дети пробуют играть простые мелодии в легком переложении — пьесы Чайковского, Гайдна... Бывает очень весело.
В выходные дни стараюсь разучить какое-то новое произведение. Чаще играю Бетховена. А вечера… Вечера — это время Шопена.