В феврале 1942 года в эвакуационном госпитале Иркутска встретились раненый белорусский парень Николай Лобан, впоследствии известный писатель, и сибирская девушка Ольга Латышева, работавшая в этом госпитале врачом. Их встреча стала началом удивительного романа…
Яджима родилась в бурятском улусе на берегу Иркута. Бедная юрта ее родителей стояла в бескрайней степи, заросшей травами. Отец пас отары своего богатого брата Норбы. Во время гражданской войны каппелевцы убили отца девочки, а скот угнали. Норба после смерти ее матери забрал девочку в качестве батрачки и заставил пасти вокруг улуса своих коз. Яджима решила убежать в город и разыскать там своего старшего брата Дорджи.
В Иркутске она попала в детский дом, откуда ее забрала и удочерила учительница Мария Васильевна Латышева, муж которой погиб на гражданской войне. Так Яджима стала Ольгой Федоровной Латышевой. По настоянию матери она окончила медицинский институт, а затем была направлена на работу в эвакуационный госпиталь.
О судьбе Николая Лобана можно узнать из краткой автобиографии, написанной им 15 августа 1950 года: «Великая Отечественная война застала меня в Минске на втором курсе университета. Ежедневно хожу в военкомат для зачисления в армию. Не берут по причине негодности к строевой службе. 27 июня ухожу из Минска и в Климовичах Могилевской области объявляю себя добровольцем.
В сентябре 1941 года в качестве сержанта 861-го стрелкового полка участвую в боях под Ленинградом. 27 сентября во время атаки немецких позиций тяжело ранен в лицо осколком ручной гранаты, а через две недели — вторично, в санитарном эшелоне, следовавшем в тыл, прямым попаданием в вагон авиабомбы на перегоне между станциями Большой двор и Ефимовской. После этого шесть с половиной месяцев находился в различных эвакогоспиталях страны (Бокситогорск, Киров, Иркутск) и в конце апреля 1942 года был выписан инвалидом третьей группы».
Из фрагментов писем Ольги Латышевой (даются курсивом) и дневников Николая Лобана складывается история их недолгого военного романа…
6.02.42. Нашим палатным врачом является недавно окончившая мединститут девушка с нерусскими восточными чертами лица. Она очень любезна и внимательна к больным. Я как-то заметил, что нечего делать, библиотека в госпитале очень скромная и читать нечего. На следующий день она заинтересовалась, что я люблю читать, и когда я сказал, она пообещала принести мне книги и французско-русский словарь. Сегодня она принесла нравящуюся ей книгу Д. Лондона «Сердца трех». Беседовали. Она, оказывается, недовольна тем, что ей пришлось стать врачом вопреки своей любви к литературе и химии. Причиной этого было желание ее матери. <…>
18.02.42. Вчера вечером я восхищался Оленькой. Она не могла расстаться с больными и щедро одаривала их улыбками. С таким приблизительно настроением она пришла и сегодня утром, но наша робость друг друга опять явилась барьером. Новичок настойчиво старался разговаривать с нею. Она любезно отвечала, сопровождая это улыбками. Меня начала задевать эта ее расточительность. Я не выдержал и в конце концов лег спать, хотя знал, что не усну. Когда она ушла, я почувствовал облегчение. <…>
19.02.42. Всегда, когда я ожидаю Оленьку, начинаю волноваться и теряю способность самообладания. <…>
21.02.42. Оленька сообщила мне, что готовит подарок к 23.02.
23.02.42. Я с трепетом ожидал. Вдруг она появляется и подносит мне «Героя нашего времени».
«Вы читали эту книгу?» — спросила она и, встретив мой удивленный взгляд, поспешила прибавить: «Конечно, читали, но здесь Вы что-то найдете для себя».
Она покраснела и убежала. В книге лежал свернутый вдвое синий конвертик. Я распечатал и, к моему величайшему удивлению, нашел в нем ее фотокарточку, завернутую в чистую бумагу. Я почувствовал всю искренность этого поступка и долго не мог успокоиться от волнения. Позже я произнес ей несвязную благодарность. Она расчувствовалась и убежала. <…>
27.02.42. Оленька для лучшего удобства заявила больным, что она будет дежурить, и пришла вечером, хоть никакого дежурства у нее не было. Она целый вечер просидела у моей кровати. Мы переговорили обо всем. Девушки ушли, и она осталась одна. Ей не хотелось уходить, но выключенный сестрой свет заставил ее оставить палату.
Николай Павлович! Следую Вашему совету — пренебречь всем, чтобы встретиться с Вами. Ждите меня во вторник в зале в 12 часов. Если Вы приготовили для меня письмо и не успели отправить, то перешлите его со Стешей. С приветом, Ольга.
03.03.42. Мы обменялись письмами. Ее письмо написано с волнением. Сегодня перевязочный день, и она вместе с другими пришла помочь. Но в благодарность они получили обещание, что их больше не будут пускать. Это меня взбесило. Оленька уговаривала меня не волноваться. Мы долго сидели за столом в зале. Девушки несколько раз звали ее, но она не уходила. Мне показалось, что сегодня она как никогда свободна и хладнокровна. Она часто бросала взгляды на больных, которые сидели на диване и играли в бильярд. Мне это не нравилось. Я намекнул ей об этом. В ответ она положила свою руку на мою. Я взял ее руку и страстно сжал. Мне хотелось ее поцеловать, но я робел. Если бы я знал, что мое действие не произведет на нее удручающего впечатления, я бы, конечно, поцеловал ее. Но вдруг произошло что-то невероятное: когда я взял ее руку, чтобы проститься и отпустить ее, она схватила меня и крепко поцеловала. «Молодчина, молодчина!» — несколько раз произнес я. Я был ошеломлен и застыл в оцепенении. Она быстро ушла.
01.03.42. Мой дорогой друг! Наконец я говорю с Вами, как девушка со своим другом. Сейчас мне приятно. Я с Вами, и в нашем окружении нет глаз Абасова, ушей Абрамович, любопытных взглядов больных. <…> И последнее, о чем я хотела сказать Вам, — меня смущали наши «беседы», так как они часто сопровождались длительным, не по себе, молчанием. В этом виноваты и Вы, и наши общие чувства. Но помните тот вечер, я думаю, что он явился вознаграждением за все. Вы несколько успокоились, но вот опять мой уход и отъезд взволновали Вас. Я Вас понимаю. Трудно сказать, как долго мы не увидимся. Но я прошу: не унывайте, друг мой. Живите надеждой о лучшем будущем, верьте в него, а когда крепко веришь, вера осуществляется! Мы должны встретиться! Мы встретимся, Николай! И мне нелегко. Сегодня я еще здесь, а судьба на завтрашний день мне неизвестна. Мне тяжело. Прошли одни лишь сутки, и я убедилась, что видеть Вас стало необходимостью. <…> Николай! Милый! Сколько чувств у меня сейчас, что я готова расцеловать тебя, мой дорогой! <…> Ваша Ольга.
04.03.42. Мой дорогой друг! Как только я покинула стены нашего госпиталя, мое настроение упало, и я загрустила. О причинах ты знаешь почему. Придя в столовую, мы узнали, что нас отправляют по точкам. Я еду в Якутск. Не хочется уезжать из дому, но ведь это неизбежно, и я радуюсь этому, несмотря на то, что мама моя уже плачет. <…>
06.03.42. Сегодня утром с Дашей отправил Оленьке письмо. В письме просил ее прийти в 5-м часу. В 12 часов Оленька вызвала меня к телефону, но пока меня нашли, она уже ушла, попросив позвонить. Я целых полчаса, если не больше, звонил, но никто не ответил. Целый час сидел в вестибюле около телефона. Часов в 7 меня опять позвали к телефону. Звонила Оленька. Она сообщила неприятную новость: пришла правительственная телеграмма — направить 30 врачей в освобожденные районы. <…>
Мой дорогой друг! Вчерашние новости, так внезапно обрушившиеся на мою голову, взволновали меня до крайности. Как все это неожиданно! Все уже было определено, я собиралась в Якутск, как вдруг все перевернулось, кто-то изменяет направление нашего пути, противоположно нашему желанию. Это обидно. Коля! Сколько сейчас я хотела бы передать тебе мыслей. <…> Отъезд на Запад не желателен не только мне, но и тебе, и маме. Запад меня ничем не прельщает, так как нас отправляют работать не только по лечебной работе, но главным образом по организации здравоохранения. Организация! Что могу я сделать сейчас в этом отношении? Это очень трудно для меня, особенно в такой обстановке. <…> Коля! Как нам не везет! Я имею в виду нашу несостоявшуюся встречу. А как я ждала! Как медленно шли минуты ожидания. Как тяжело ждать, а особенно так долго и безрезультатно! <…>
09.03.42. С утра стал готовиться к походу в город. Признался в своем намерении Анечке. Это замечательное дитя пообещало никому не говорить и приготовить мне обмундирование для прогулки по двору. Переждав обход и сделав лечебную гимнастику, я обратился к старшей сестре с предложением разрешить мне прогулку. Она с удовольствием предложила обмундирование. Я оделся и пошел во двор. Во дворе долго искал лазейку и, наконец, нашел. Чтобы меня не заметили из окон госпиталя, я решил обойти его и попасть на улицу Энгельса с другой стороны. Прохожие видели, что я раненый, и любезно уступали дорогу, подхватывали под руку. Одна женщина пожилых лет, объявившая себя врачом, несколько кварталов вела меня под руку. <…> Через минут 35 прибежала Оленька. Я не знал пределов своего счастья. Мы пошли к ней в квартиру. Мама ее не входила, и мы, наконец, свободно могли ласкать друг друга. Она была незабываемо ласкова и нежна. Заходили Стеша и Муся. Перед Мусей Оленька, мне казалось, еще больше ласкалась и целовала меня, чтобы показать, как сильно она меня любит. Уже стало темно. Муся написала к Гречко письмо, и я ушел. Оленька и Муся проводили меня под руки до самого госпиталя. Мы простились. <…>
11.03.42. Занимаюсь французским языком. Вспоминаю капризульку. <…> Сегодня Жданкина мне сказала, что мне больше не быть на фронте. Это меня очень обрадовало, не столько потому, что я останусь жить, сколько потому, что я смогу скоро увидеть мою славную девочку.
Дорогой Коля! Твоя Оленька очень скучает. За эти два дня меня так перевернуло, что мне не хочется смотреть на себя, девушки меня не узнают, а мама ревнует. Она очень обижается на меня, что в последние дни я с ней не ласкова. И действительно, я виновата, я с ума сошла: я никого не вижу, ничего не слышу, ни на что не реагирую. А виноват ведь во всем Коля! Вчера вечером мне особенно было не по себе. Я не могла найти себе места. Мне ничего не оставалось, как вспоминать наше последнее свидание. Как я благодарна тебе за него. <…> Коля! Дорогой мой! В эти два дня я прочувствовала, что забыть тебя, такого хорошего, невозможно. Что делать? Наша встреча будет не скоро. Остается одно — ждать. Я тебе писала — только очень жди… Нам еще прожить в Иркутске придется 2–3 дня, и за эти дни даже встретиться нам не удастся. Ведь тебя, уважаемый, лишили прогулки. А мне запретили быть в госпитале. Смех и горе. <…> Крепко жму руку. Остаюсь верной. Ольга.
11.03.42. Дорогой Коля! Пишу тебе за 2 часа до отхода поезда. <…> Спасибо, большое спасибо тебе, хороший мой, что ты ко мне вчера пришел, несмотря на большие преграды. Как мне забыть тебя, такого замечательного человека, который много сделал для своей капризульки. Коля! Милый! Не забывай своей Ольги. На этом кончаю, приехали за вещами. До свидания, дружок! Береги себя. Твоя Ольга. Крепко целую.
12.03.42. Получил от Оленьки письмо, написанное перед отъездом, который не состоялся. Славная девочка. Как я скучаю без нее! Я ни на минуту ее не забываю. Мне хочется наговорить ей много нежностей, и я в уме подбираю самые ласковые и нежные эпитеты, чтобы написать их в следующем письме.
13.03.42. С утра скука. Я мысленно ласкаю мою славненькую монголочку. Единственное развлечение и удовольствие — написать ей несколько слов, зафиксировать мое настроение сегодняшнего дня. <…>
Иркутск, 15 марта. Дорогой Коля! Вчера утром в 10 часов принесли мне твое письмо. Я так обрадовалась, что забыла про «почтальона», и она ушла. Вот потому с ней я не отправила ни строчки. <…> Коля! Родной мой! Я очень довольна твоим письмом. За каждое слово твоего письма я готова расцеловать тебя. В скором будущем такая возможность мне представится. Да? Ты сам пишешь, что мы можем работать в одном районе. Так вот, письмо ЗАМЕЧАТЕЛЬНОЕ! Большего требовать я бы не смогла. <…>
15.03.42. Я каждое утро просыпаюсь со страстным желанием обнять ее. Надо просто овладеть собой и упорно взяться за дело, изучать язык. Я должен выполнить это ее задание, чтобы она убедилась еще и еще раз, как я люблю ее, что могу сделать ради нее, ради того, чтобы она осталась моим другом на всю жизнь.
20.03.42. Сегодня Оленька должна уехать. С 9 часов утра я с нетерпением ожидал ее и волновался. Она и Муся пришли только в 5 часов вечера. Я принимал массаж ноги, мне шепнули на ухо об их приходе. Я поспешил в вестибюль. Оленька увидела меня и улыбнулась. У нее было хорошее настроение, мы обменялись письмами. Она не скрывала своего удовольствия от моего письма. Прелесть этого свидания нарушила сестра и грубо приказала им уходить. Оленька хотела еще что-то сказать, но от волнения не могла сосредоточиться. Мы пожали, как всегда, друг другу руки, хотя знали, что это последнее свидание. Они ушли.
Дорогой Коля! Письмо твое замечательное!!! Оно окончательно меня успокоило, обида прошла. Довольна и тем, что мое письмо понравилось тебе. Но мне кажется, что я в долгу! <…> Коля! Дружочек мой! Мне кажется, как врачу, что тебе рано выписываться из госпиталя. Не знаю, как решит комиссия, но ты еще месяц-два должен находиться в госпитале. Дело не только в твоем свище, который может открыться, но ведь движения в голеностопных суставах у тебя еще не восстановились, а врачи должны этого добиваться. Если тебя и выпишут, то ты с месяц можешь прожить в Иркутске (я за это время буду на месте и сообщу свой адрес). Только почаще ходи в госпиталь, весточек от меня будет много, и они часто будут приходить. Если ты не устроишься в Иркутске, куда же ты тогда уедешь? Тогда адрес мой получишь от моей мамы. Я с ней договорюсь. Извини, что так безобразно пишу. С приветом. Твоя Ольга.
01.04.42. Здравствуй, дорогой! <…> Новенького ничего нет. Да, вот мне хочется рассказать, как мы сегодня ночевали. Купе было переполнено, свободных мест не было. Около окна было холодно. В пространство между скамейками поставили 2 чемодана, уложили на них ноги. Все остальное туловище покоилось на одной из скамеек. К утру я лежала на одном из ребер скамейки. <…> Сколько было смеху, когда, проснувшись, я увидела, что мой сосед сидел под столиком, тем самым защищая нас от холода. Это письмо по номеру восьмое. Крепко целую. Твоя Ольга.
07.04.42. Здравствуй, дорогой! Я уже в Москве. Прошло 3 дня, как я тебе не писала, не было конвертов. Приехали в Москву 5-го в час ночи. До утра были на вокзале, затем съездили в Наркомздрав. Нас отправили в общежитие центрального института усовершенствования врачей. Получили комнату на 6 человек, довольно роскошную. Питаемся в столовой при институте. За эти дни мы успели только пройти санпропускник, а завтра уже разъезжаемся по точкам. 7 человек, в том числе и я, едут в Орловскую область. <…> Крепко целую. Твоя Ольга.
14.04.42. Где ты, мой дорогой Сергей? Раздели мою печаль и мои страдания! Я теряю своего замечательного друга, свою незабвенную Оленьку. После смерти моей Любочки меня постигает вторая самая сильная утрата. Почему я такой несчастный?
(В 1939 году умерли первая жена Николая Лобана Любовь Ивановна и двое их малолетних детей. — Прим. авт.)
20.04.42. Получил письмо с дороги. Моя умница остается мне верной. Это наилучшее счастье на свете. Да, да, буду писать ей каждый день.
21.04.42. Наконец выписали из госпиталя. Я распрощался с товарищами. На глаза навернулись слезы. С некоторыми из них особенно жалко было расставаться. Прибыли на фургоне в пересыльный пункт. Скучная и неприятная обстановка. Написал Оленьке письмо, которое бог знает когда отошлю. Спали на вокзале без коек.
23.04.42, Измалково. Дорогой Коля! Добрый день! Наконец моя продолжительная дорога закончилась. Я нахожусь в с. Измалково. В этом районе побывали немцы, можешь представить, что осталось после их «хозяйничанья». По оставшимся развалинам можно судить, что это был районный центр с большим количеством учреждений, а сейчас от этих зданий остались одни трубы. Амбулатория теперь ютится в небольшом домике. Меня назначили врачом и зав. амбулатории, кроме того дают совместительство в роддоме, который начнет функционировать с 1 мая. В село я приехала ночью 21 апреля. В 6 утра за мной пришел зав. райздравом и дня на 2 устроил у одной хозяйки, живущей около станции. Здесь люди живут в избах вместе с телятами, поросятами, коровами. <…> Коленька, мой дорогой дружок, не беспокойся обо мне, мне хорошо. Свет не без добрых людей. Сердцем я всегда с тобою. Твой образ преследует меня и ранним утром, и поздней ночью. Единственное, что меня сейчас успокаивает, — это мысль, что я скоро встречусь с тобой! Я правильно думаю? Это так? Незабвенный мой! Я так далеко от тебя, нас разделяют 7 тысяч километров, и твое письмо я получу не раньше, чем в июле. Где ты теперь, как твое здоровье? Я помню, ты обещал быть там, где буду я. Не меньше этого желаю и я. Но… Дело в том, что в этом районе десятилетку разгромили, осталась четырехлетка. Твои силы, как видишь, не приложишь. Но я думаю, что ты должен уехать из Сибири, устроиться в одном из ближайших ко мне городов, откуда ты мог бы частенько навещать меня. Ну, дружок мой милый, пора кончать. Крепко целую. Твоя прежняя Ольга.
***
22 февраля 1943 года в дневнике Николая Лобана есть последняя запись, где упоминается имя Ольги. О том, что случилось, мы не знаем, но что-то помешало счастью двух любящих сердец. Николай Лобан осенью 1943 года приезжает на подмосковную станцию Сходня, где возобновились занятия в БГУ. Он учится на третьем курсе филфака и вместе с Иваном Мележем преподает студентам военное дело. В 1945-м Николай Павлович возвращается в Минск, а летом 1946 года женится на Брониславе Леопольдовне Письмен. В их семье рождаются две дочери — Ирина и Людмила.
Уважаемые читатели, я думаю, что вас, как и меня, тронула эта необыкновенная история. Мне очень хотелось узнать о судьбе Ольги Латышевой. Я не прекращал поиски: написал в Иркутск, в Измалково, в телепрограмме «Жди меня» был сюжет об Ольге Латышевой. Однако следы иркутянки затерялись среди военного лихолетья. И лишь пожелтевшие письма да полустертые записи дневника остались безмолвными свидетелями той любви…
P. S. Если вам что-нибудь известно о героине этого материала Ольге Латышевой, пожалуйста, свяжитесь с редакцией «МВ». Расширенную публикацию дневников писателя Николая Лобана можно прочитать в майском номере журнала «Нёман».