Лев Рогинский — исполняющий обязанности заведующего приемным отделением Жлобинской ЦРБ — в профессии полвека. Врач-анестезиолог-реаниматолог высшей категории, обладатель «Хрустального ларингоскопа» — главной награды Белорусского общества анестезиологов-реаниматологов, недавно Лев Давидович отметил 75-летие.
Лев Давидович, задумались ли о чем-то в юбилей, подвели итоги?
Когда мне исполнилось 75, первое, о чем я подумал, посмотрев на прошедшие годы, это то, что прожил их не зря. Что-то удалось, что-то нет, но в основном жизнь сложилась. Я создал хорошее отделение, воспитал немало высококлассных анестезиологов-реаниматологов и медсестер-анестезистов. У меня замечательная семья. Жена Людмила Демьяновна — врач-терапевт, двое детей, четверо внуков. Сын Вячеслав по первому образованию провизор. А дочь Александра, юрист, сказала: «Папа, мы тебя видели от случая к случаю. Никогда не забуду, как ждали тебя на вокзале: поезд вот-вот прибудет, а ты еще в операционной». Наш поезд в Одессу отправился в 02:10, я прилетел в 02:00.
По жизни придерживаюсь тезиса: ты жив, пока ты нужен людям. Я благодарен Богу за возможность дожить до моих лет и не стать ненужным.
Расскажите, как стали врачом.
Изначально хотел быть инженером, любил автомобили. Однако мама уговорила подать документы в Минский мединститут, где учился ее брат. Но я не прошел. Обидно было: неужели я хуже других? Это стало делом принципа. Год я усердно занимался и поступил в Витебский мединститут, о чем не пожалел ни разу. Кстати, там и познакомился со своей будущей женой.
Начинал врачом-оториноларингологом в городе Хотимске Могилевской области. Через три года мне предложили должность заместителя главврача по оргметодработе. Я окончил двухгодичные очно-заочные курсы по научной организации труда и медицинской статистике в Москве. Но, поработав два года заместителем, убедился, что это не мое. Я не люблю бумаги и всю жизнь их избегаю. Мое призвание — это непосредственная работа с пациентами. Я чувствую себя нормально у койки больного, когда общаюсь с ним, понимаю, как его лечить. Потом видишь, что человек выздоровел, и получаешь огромное удовлетворение.
В 1976 году я переехал в Жлобин, где возглавил станцию скорой медицинской помощи ЦРБ. Поработал месяц и понял, что мне не хватает знаний, уехал на первичную специализацию по анестезиологии и реаниматологии в Гомель. 29 декабря вернулся с удостоверением анестезиолога-реаниматолога, а уже 30-го ночью меня вызвали на кесарево сечение, которого я раньше и в глаза не видел. Пока доехал до больницы, перелопатил в голове все знания, с операцией справился. В 1978 году со скорой я перешел в анестезиологи-реаниматологи, став в ЦРБ единственным на тот момент специалистом такого профиля.
Сначала я поехал на курсы к главному анестезиологу-реаниматологу республики Ивану Зиновьевичу Клявзунику. Потом обучался у Виктора Курека на курсе детской анестезиологии и реаниматологии при кафедре детской хирургии БелГИУВ. Виктор Викторович — умнейший человек, который открыл мне глаза на то, что такое детская анестезиология и реаниматология. Раньше отдельной специальности не было, при этом дети — особая категория пациентов. В 1979-м посчастливилось поехать в Харьков на курсы к профессору Валентину Аркатову в Украинский институт усовершенствования врачей. Это был сильный четырехмесячный цикл. Двухнедельных курсов тогда не было. За такое короткое время анестезиолога-реаниматолога нельзя научить мыслить. Параллельно с курсами работал на скорой. Вместе с реаниматологией это уникальная специальность, развивающая скорость мышления.
Работая на скорой, я понял две вещи. Первое: человек в любом возрасте хочет жить. Второе: просто так вызывать врача никто не будет. Хотя среди молодых бытует мнение: пенсионерам нечего делать, поэтому они дергают медиков. Поверьте, это неправда. Пожилые люди настолько терпеливы, что звонят либо приезжают в больницу, только когда прижало. Их нужно понимать и уважать. Обратите внимание: большинство из них начинают разговор с извинений за беспокойство.
25 декабря 1984 года под вашим руководством в Жлобинской ЦРБ открылось отделение анестезиологии и реанимации. С чего все начиналось и как изменилась служба за этот период?
Тогда в районе никто не знал, что такое анестезиология и реаниматология, нас называли наркотизаторами. Большинство хирургов не совсем понимали послеоперационную интенсивную терапию. Я пришел к главному врачу Владимиру Степановичу Воробью и сказал: так работать нельзя. Мы сошлись во мнении, что необходимо организовать отделение анестезиологии и реанимации. На месте бывшей кухни оборудовали отделение на 6 коек. В коллективе я и две медсестры-анестезистки. Стал собирать врачей, медсестер, убедил перейти в анестезиологи нескольких терапевтов. С нами стали считаться.
Когда только начинали, где-то на складе нашли и отремонтировали аппарат искусственного дыхания ДП-8, который называли железными легкими, — один на два района. После этого аппарата легкие можно лечить сразу. Потом получили РО-2, РО-6.
Сегодня оснащение сильное. Мы одни из первых в Беларуси купили немецкий аппарат ИВЛ, американские наркозные аппараты, немецкую систему мониторинга на 12 коек, которая и сейчас работает.
Вместе с коллегами начал осваивать современные виды анестезиологического пособия, одним из первых в Беларуси стал выполнять регионарную анестезию при хирургических и акушерско-гинекологических операциях, занялся гемосорбцией, плазмаферезом. Первый аппарат гемосорбции сделали сами: я нарисовал, а инженеры собрали.
Перенимал опыт у Владислава Остапенко, Валерия Кирковского. Почему это запомнилось? К нам доставили 16-летнюю девочку с ущемленной грыжей с некрозом кишечника и перитонитом. Для выполнения гемосорбции я пригласил коллег из Минска, пациентку удалось спасти. После этого внедрил методику в нашей больнице. Многие дети и взрослые, особенно с аллергией, гораздо быстрее выздоравливали и более длительно находились в ремиссии. Дети могли есть апельсины, которые до этого были для них под запретом.
Каких принципов придерживаетесь в профессии?
Я всю жизнь учусь, постоянно читаю. Правда, в интернете многое нужно анализировать, немало старых и спорных данных, которые тем не менее заставляют думать и понимать: если ты сегодня этого не будешь знать, то отстанешь. А в медицине отставать нельзя. Потеря знаний — это потеря того, чем ты должен помочь пациенту, который к тебе приходит.
Медицину нужно либо любить и относиться к ней с полной отдачей, либо в ней нечего делать. Особенно анестезиология и реаниматология не позволяют расслабиться ни на минуту. Это та специальность, где нужно быстро думать. Скорость принятия решений здесь на первом месте, поэтому знания — аксиома.
Великий хирург академик Федор Углов сказал: «Я никогда в своей жизни ни одного пациента не допускал до своего сердца. Я никогда после обеда не ложился на диван». Второе у меня получается, а вот первое — никак. Трудно работать с людьми, еще труднее с больными людьми, куда труднее с их родственниками и очень тяжело работать с детьми, особенно когда они поступают некурабельные. У меня не получается отстраниться.
Никогда не забуду мальчишку, у которого во время операции по поводу перелома бедра произошла остановка сердца. Мы его реанимировали час. Сейчас ему лет 50. Он выписался абсолютно здоровым.
Однажды иду по хирургическому отделению и слышу: кто-то стонет в палате. Захожу, а там ребенок с ожогом 55 % тела. Мама, бедная, устала и задремала. У ребенка начинаются судороги и рвота. Реанимационного зала тогда не было, поэтому мы его — в малую операционную: санировали, раздышали вручную (никакой аппаратуры еще не было). Благодаря таким светлым моментам понимаешь, что трудишься не зря.
В реанимацию нельзя приходить с потухшими глазами. Я говорю молодым: если вы сюда пришли с пониманием того, что вы нужны людям, и не считаетесь ни со своим временем, ни со своим здоровьем, то вы пришли по делу.
Убежден: ты должен относиться к пациенту так, как ты хотел бы, чтобы относились к тебе, если вдруг сам заболеешь. Следуя этому принципу, на пациентов смотришь совсем по-другому.
Кроме того, я всю жизнь придерживаюсь тезиса, которому опять же учу молодых: где бы ты ни был — курсы, конференция, — общайся с коллегами, перенимай опыт и внедряй его в своем отделении. Может, поэтому и сложилась у нас в больнице команда единомышленников, которая подняла анестезиологию Жлобина на достойный уровень.
Какие еще пациенты запомнились?
Помню 9-месячного мальчика с острой почечной недостаточностью. На то время диализ таким маленьким детям в Беларуси не выполняли. На лечение принимал либо Ленинград, либо Киев. Удалось договориться с ленинградскими коллегами. Доехали до Минска, там нас встретила и сопроводила в аэропорт скорая. В рейсовом самолете для врача, медсестры и пациента освободили передние места. Ребенка спасли, и никто не спросил: «Ребята, деньги?». Раньше нас учили думать о родине, а потом о себе. Самое святое, что есть у человека, что нельзя купить ни за какие деньги, — это здоровье, жизнь. Жизнь дает Господь Бог, и ты обязан сделать все, что от тебя зависит, чтобы сохранить ее.
Как на работе отразился COVID-19? Вам было страшно?
Страшно не было. 10 лет назад мы сражались с птичьим гриппом. За ночь из отделения на 12 коек развернули отделение на 30 коек. СИЗ не было. Пациентов, попадавших в реанимацию, старались как можно раньше перевести на ИВЛ. Это было спасением, особенно для пожилых, беременных и женщин с лишним весом. На тот момент летальность от вирусной пневмонии в нашем отделении составляла 5 %. Пациенты 3–4 недели находились на ИВЛ и выходили из реанимации без легочной патологии, и сегодня живы и здоровы. В случае с COVID-19 поражение увеличивается. Таких анализов я не встречал никогда. Если при инфаркте миокарда видим Д-димеры 300–500, то при COVID-19 — в разы больше, а миоглобин — 25 тысяч и выше.
COVID-19 непредсказуем, он как снежный ком, и единственное спасение — прививка. Альтернативы пока нет. Китайцы привили полтора миллиарда человек. У них масочный режим, и попробуйте его нарушить. Поэтому они и не болеют. А Европа протестует...
Я в большей степени приверженец здорового образа жизни, чем прививок, и тем не менее сегодня я привился.
Как переживают COVID-19 пациенты?
Вызывает опасение, когда человек с легким течением остается дома. Мы не знаем, что будет завтра. Я помню несколько пациентов, у которых сегодня все нормально, а завтра поражение легких 20 %, послезавтра — 50 %, потом 80 %. Вовремя ли больной принимает лекарства? Сколько я встречаю случаев, когда пациент не пьет таблетки при сахарном диабете, например. Сегодня он измерил уровень глюкозы, у него 6, зачем лекарства? А при повышенном артериальном давлении? Это, говорит, вчера было 190, сегодня-то 120. Такие пациенты не то что безответственные — они просто не любят себя. А себя нужно любить.
Что для вас особенно важно в работе с пациентом?
Я никогда не брал на стол больного, пока лично с ним не пообщался. Утром перед операцией я должен пойти и осмотреть его, чтобы установить эмоциональный контакт, почувствовать, что он мне доверился, и я не имею права его подвести. И не было случая, чтобы я не ощутил веру пациента. Иногда понимал, что один пройдет без проблем, а с другим стоит быть настороже каждую секунду.
С пациентом нужно уметь разговаривать. А если вы относитесь к нему, как к тому, кто мешает работать, то контакта не будет, будет банальный опрос без глубокого понимания ситуации.
Я всегда приходил на работу заранее. К планерке знал каждого пациента, динамику за сутки. Работая в реанимации, приглашал заведующих другими отделениями на общий обход, чтобы мы совместно приняли решение о лечении или переводе пациента в соматическое отделение. Лечение — это коллективный труд. До планерки я должен понять, все ли было с пациентами так, как предполагалось, чтобы потом обсудить недоработки с коллегами.
Где черпаете силы, бодрость?
Лет 30 встаю без десяти пять в любое время года в любую погоду и иду в парк, где занимаюсь скандинавской ходьбой, прохожу 3–4 километра, делаю зарядку. В 6 прихожу домой. Контрастный душ, завтрак и на работу. До пандемии дважды в неделю плавал в бассейне. Люблю русскую баню.
Раз в год стараюсь съездить на море. Там я перезаряжаюсь, накапливаю витамин Д, ем много фруктов и ягод, дышу ионизированным воздухом. Посетил 17 стран: Куба, Таиланд, Турция, Египет, Финляндия, Болгария, Румыния... Везде интересно познакомиться со здравоохранением. Как-то в Таиланде поехали на экскурсию, почти 500 километров от отеля. Спрашиваю у гида, сколько видов змей в регионе? Девяносто. Сколько из них ядовитых? Все. А сколько до ближайшего медучреждения? Километров 300. А вы знаете, что делать, если укусит змея? Нет. И сыворотки против яда у гида нет. Если куда-то едете, должны понимать, что там вы нужны только самим себе.
Вам 75 — это много или еще вся жизнь впереди? О чем мечтаете?
Я не ощущаю, что мне 75. Чувствую себя лет на 50. Мечтаю достроить дом, баню. Я очень эмоциональный человек, и много эмоций забирает работа. Переживаю за каждого пациента, как за родного. Бывают сутки, когда через приемный покой проходят более 100 человек. Для ЦРБ это много. Сегодня дополнительная задача — не пропустить в общесоматическое отделение коронавирус.
Надеюсь еще долго оставаться в строю и быть полезным людям. И пока я нужен в приемном отделении...
Фото Ольги Мороз, Минск.