Уже шестой год жизнь иерея Романа Артемова — магистра философских наук и психологии, руководителя Синодального отдела по церковной благотворительности и социальному служению Белорусской Православной Церкви, преподавателя Минской духовной семинарии и академии, института теологии БГУ, клирика Свято-Духова кафедрального собора Минска — неразрывно связана со священническим служением в учреждениях здравоохранения.
Попав однажды в «Лесную поляну» в Боровлянах, отец Роман по собственному желанию стал духовником Республиканского клинического центра паллиативной медицинской помощи детям и Белорусского детского хосписа, а также координатором духовной помощи в РНПЦ детской онкологии, гематологии и иммунологии. Об уникальном опыте работы, помощи маленьким пациентам, их родителям и медработникам, переживании горя и теплоте любви наша беседа с отцом Романом.
Отец Роман, каков был ваш путь в священство? Как вы в итоге стали духовником учреждений здравоохранения, пациентами которых являются тяжелобольные дети?
Часто ждут каких-то историй, как небо затряслось и все изменилось. На самом деле мой выбор того, чем заниматься в жизни, был спокойным, осознанным. Я начал постепенно воцерковляться лет с двенадцати после того, как познакомился с православной молодежью. Через некоторое время стал пономарем. Поступление в Институт теологии БГУ было логичным, важным шагом, к которому я готовился в школьные годы.
С тяжелыми детскими болезнями, паллиативом я познакомился, когда, как и все священники, ездил крестить младенцев в реанимацию, причащать пациентов в больницах. И как-то попал в «Лесную поляну», где совместно работают Республиканский клинический центр паллиативной медицинской помощи детям и Белорусский детский хоспис.
Там лежал ребеночек, которого я крестил в реанимации. Я причастил его, осмотрел это новое для меня место. Оказалось: там есть часовня, но священник закреплен не был. Поэтому передо мной и встал вопрос: «А почему бы мне не попробовать?». С тех пор уже шестой год я связан с детским паллиативом. Это тоже был мой выбор. Я просто увидел, что здесь есть потребность в священническом окормлении. Поделился своими мыслями с правящим архиереем (тогда это был митрополит Павел) и получил благословение.
Это достаточно тяжелый крест — постоянно сталкиваться со сложными ситуациями…
Когда погружаешься, то оказывается: тут своя философия, свои смыслы. Это всегда вызывает недоумение, но для меня во многом детский паллиатив — это не о смерти, а о жизни.
Если углубляешься в каждую ситуацию, в каждого человека, то находишь там много жизни: тепла, рассуждений, переживаний и переосмыслений.
Я не чувствую выгорания, наоборот, восстанавливаюсь и внутренне наполняюсь.
Соприкасаясь с болью, страданиями, смертью, еще больше ощущаю необходимость своего священнического служения. Здесь все по-настоящему, искренне, нет надуманных проблем: острее жизнь, боль, удивление, горе…
Сейчас я окормляю несколько учреждений здравоохранения. Работа в них строится по-разному. В центре паллиативной помощи и хосписе есть часовни, а при РНПЦ детской онкологии — домовая церковь и сестричество, которое мне помогает в работе с детьми. Это служение 24 на 7. Неделя у нас начинается традиционно, а дальше действуем по ситуации.
В понедельник утром молимся в хосписе с сотрудниками о тех детях, которые ушли, и тех, которых сейчас сопровождаем, их родителях, коллективе. Потом проводится совещание — для меня важно, что священник интегрирован в командную работу. Такой формат самый эффективный и в паллиативе тоже: это коммуникация, поддержка, совместные, согласованные действия ради общей цели. Благодаря этому я узнаю о том, какие изменения произошли, где и какие есть запросы на духовную помощь, в каких ситуациях стоит подключиться вместе с психологом… Потом отправляюсь в паллиативный центр, где также первым делом служу молебен, а затем включаюсь в общение. После этого посещаю РНПЦ детской онкологии…
Ситуативно приезжаю в каждое учреждение здравоохранения для индивидуального взаимодействия с людьми, когда есть такая необходимость. Как правило, за редким исключением бываю там каждый день. Кого-то отдельно причастить, с кем-то пообщаться в сложной ситуации, кого-то благословить на операцию… Также в любое время суток по звонку спешу на сопровождение умирания, чтобы быть рядом, когда кто-то уходит. В паллиативный центр меня вызывают, как только ребенок переходит в терминальную стадию. Нахожусь с родителями и персоналом до последнего вздоха…
В РНПЦ у нас налажена схема работы в реанимационном отделении. Если родители не против, меня вызывает дежурная реанимационная бригада.
Также беру на себя взаимодействие с родственниками: побыть с ними рядом, насколько возможно успокоить, снять какое-то острое состояние, вместе помолчать, помолиться…
Если говорить про хоспис, то регулярно посещаю деток дома. В целом так строится практика духовной помощи в этих учреждениях. Эта система выстраивалась в течение трех лет. Я доволен, что мы смогли четко разграничить и дать понять разницу между психологической помощью и духовной. Потому что во всех протоколах паллиатива фигурирует духовная помощь. Но очень часто на практике ее смешивают с психологической, хотя на самом деле это разные направления, подходы.
Эффективно, когда психолог является психологом, а священник — священником. И каждый не пытается выполнить роль другого. Активно взаимодействуем с психологическими службами: в учреждениях это мои глаза, они видят проблему первыми и подсказывают, с кем пообщаться, на что обратить внимание. Используем и формат групповой работы с родителями: есть группы горевания, куда меня приглашают, чтобы обсудить вечные, глубокие вопросы жизни, смерти, утрат, справедливости…
То, что помощь востребована, сомнений не вызывает. К примеру, храм и часовни в наших учреждениях всегда открыты, здесь можно бесплатно поставить свечи и подать записки. Когда мы только начинали оказание духовной помощи в РНПЦ детской онкологии, в месяц тут уходило около ста свечей, а сейчас — две с половиной тысячи. Это говорит о том, что запрос людей на молитвы, на то, чтобы побыть в тишине, поговорить с Богом, большой. Порой я приезжаю поздно вечером или ночью и вижу, что кто-то из родителей сидит и молится.
Поделитесь своим опытом общения с детьми, родителями в сложной ситуации. Как найти к ним подход?
Самое главное правило — любить их и правильно относиться. Нельзя уходить в жаление человека, чтобы он не размяк полностью. Конечно, взаимодействие разное с первичным пациентом и его родителями, старожилами, теми, кто находится в ремиссии или в рецидиве…
Но всегда нужно помнить: первостепенная задача духовной помощи и священника в учреждении здравоохранения — подарить тепло для того, чтобы человек, который попадает сюда, почувствовал, что он не одинок в своей беде, мог успокоиться, довериться профессионалам.
Все мы, оказываясь в стационаре, чувствуем свою беспомощность, растерянность, страх, нам нужно адаптироваться. Когда ты это понимаешь — осознаешь, что нужно конкретному пациенту в этом моменте. Именно тепло и любовь — главное, то, ради чего мы присутствуем в больнице и вообще занимаемся социальным служением.
Важно быть собой, настоящим, не играть в супергероя. Дети — барометр, они видят сразу, какой ты, заинтересован ты или нет, «включился» ли в общение с ними. О своих недостатках, ошибках тоже нужно говорить честно. На этом и строится доверие, иначе невозможно достучаться до сердца человека.
Миссионерской цели в духовной помощи нет. Это очень важно понимать. Мы проповедуем не словами, а через жизнь, делами. Человек, который со мной соприкасается, чаще сам начинает задумываться на важные темы, задавать вопросы о Боге, смысле жизни, чем делаю это я.
Наверное, самый глупый поступок, который может сделать верующий, — начать рассказывать о духовности тому, кому плохо. Его нужно обогреть, пожалеть, поделиться теплом.
Кстати, в моей жизни была ситуация, когда меня госпитализировали после длительного ожидания и приемного покоя. В отделение меня провожал медбрат, который оказался протестантом. Он мне начал активно рассказывать, как надо молиться, что читать… И тогда я еще раз ощутил на своем примере, что так делать нельзя. Человеку необходима помощь в его конкретной ситуации. Иногда для этого нужно просто молча побыть рядом или подержать его руку в своей…
Уверена, у вас в памяти много судеб. Поделитесь тем, что оставило наибольший след.
За это время я видел много семей, детей, ситуаций, которые невозможно забыть. Сейчас на сердце недавний случай. В РНПЦ онкологии познакомился с молодым человеком лет девятнадцати. Из-за опухоли ему ампутировали полноги. У паренька было много планов, как жить дальше. Он был таким заряженным на движение.
Но спустя какое-то время вернулся из дому, и мы встретились уже в реанимации. Я обернулся, когда уходил. Он сидел на кровати весь в своих мыслях. Для него наше общение было вспышкой тепла, но теперь он оставался один в реальности реанимационной палаты. Я до сих пор думаю, что же происходило тогда в его сердце: он уже почувствовал жизнь, но столько в ней еще не узнал, и у него осталось совсем немного времени в этом мире…
Самое сложное во всем этом, что смерть не такая, как в кино. Чаще всего она некрасивая. Думаю, читатели «Медицинского вестника» знают это лучше меня. Когда человек уходит, крайне редко бывает так, что все свои вопросы он закрыл и все спокойно. Страшно уходить одному, страшно уходить не дома, страшно уходить вдали от близких людей…
Всем нам хочется тепла, чтобы родные и близкие были рядом. В хосписе был уже взрослый парень. Когда мы разговаривали, он поделился: больше всего боится умереть один, боится, что в эту самую минуту никого не будет рядом. И в момент его ухода все случилось именно так. И когда это начинаешь примерять на себя (ведь сегодня ты с этой стороны, а завтра запросто можешь оказаться с другой), задумываешься: что ты будешь делать, если у тебя будет так же. Конечно, для верующего человека все иначе, наполнено смыслами, но все равно болезненно остаться без родных. Поэтому так важно ценить моменты с близкими. В том числе и для того, чтобы в вынужденном одиночестве можно было наполняться воспоминаниями об этом теплом, не потерянном времени рядом с дорогими людьми.
Меня часто спрашивают, как я говорю с детьми о смерти. Да мы почти не разговариваем о смерти, и не потому, что это табуированная тема. С ребенком нужно вести такие беседы, когда он сам задает вопросы, заводит разговоры. Такие случаи можно пересчитать по пальцам.
Маленьких пациентов интересует жизнь. Они спрашивают про ангелов, рассказывают про семью, увлечения, игры, свои желания... В основном дети заряжены на жизнь вне зависимости от того, где находятся: на детской площадке, в РНПЦ онкологии, хосписе…
Разговоры о смерти ведутся с родителями. И это очень сложно — говорить о смерти ребенка, который еще жив. Необходимо хотя бы помочь сформировать нейронные связи. Мамы и папы все равно не будут готовы к этому моменту, но в душе останется след, что им делать, когда это произойдет…
Когда случаются сложные ситуации, нужно задавать вопрос не «за что?», а «для чего?». С точки зрения христианства, что такое болезни, для чего они посылаются?
У болезни может быть много оснований, это раскрывается в Евангелии. Например, кого-то Господь исцелял со словами: «Иди и больше не греши». Это то, что наука потом объяснила психосоматическими расстройствами, неправильным, деструктивным образом жизни. Бывают случаи, когда болезнь приводит человека к серьезным внутренним переменам и переоценкам. А кто-то в мужественном, терпеливом преодолении своей немощи становится примером для других…
Другой вопрос, что человеку делать с такой серьезной проблемой? Нам всегда нужно быть в моменте: есть у нас эта болезнь, мы ее преодолеваем или претерпеваем. Нет смысла думать, для чего мы в ней находимся. Это станет понятно потом, когда сможем обернуться назад.
Находясь в трудном моменте, нужно в первую очередь поставить себе другой вопрос: «Каким я должен быть сейчас для того, чтобы сохранить в себе человека, для того, чтобы повернуть эту ситуацию в свою пользу, сделать ценной для своего опыта, для своей жизни, души?»
Это именно то, что нужно решать здесь и сейчас. Тогда и преодоление, и терпение, и настроение будут другими. Только потом, когда пройдет время, мы можем обернуться и увидеть, какими мы стали, что нам дало это испытание…
Настрой, вера пациента в выздоровление много значат. Но это очень шаткий момент, его легко потерять. Для того чтобы во время серьезных испытаний сохранить мир в душе, нужны основания. Но он не рождается за два дня, а складывается в течение всей жизни. Когда человек заболевает, для него это настоящий экзамен: есть ли за что зацепиться, есть ли чем себя поддержать. Поэтому мы и говорим, что духовная жизнь должна быть постоянной, а не от случая к случаю. Это как следить за своим здоровьем. Если не обращал внимания на проблемы, а потом решил быстро наверстать, то так не получится. Придется приложить много усилий, потратить много времени.
Наверное, самый сложный момент в вашем больничном служении — это сопровождение умирания…
Все ситуации очень глубинные. Порой в такие моменты я просто наблюдатель, но чаще нужно поддержать родителей, персонал. Особенно запомнилась одна семья. Перед родителями семилетней девочки стоял сложный выбор: дать согласие на последнюю химию, понимая, что их ребенок уже не выйдет из стационара, или отказаться, уехать вместе домой и быть рядом, сколько Бог даст. Они оказались сильными людьми и выбрали второе.
Полгода провели рядом с дочкой, окружив ее заботой, теплом, покоем, уютом. Когда я отпевал девочку, заметил, что у родителей не было шокового, истерического состояния, словно все уже прочувствовали, смирились с разлукой. Было понятно: они провели эти последние месяцы с дочкой с глубинным смыслом. Это была титаническая работа внутри себя. Им было больно, но они не просто держали себя в руках, а спокойно, с любовью отпускали свою малышку. Так бывает редко.
Вероятно, в духовной помощи нуждаются и медицинские работники, которые постоянно сталкиваются с болью, потерями?
Медработникам помощь нужна не меньше, а часто даже больше. Пациенты меняются, а сотрудники всегда находятся в учреждениях, где на них все держится.
Моя задача в первую очередь — снятие внутреннего напряжения. Когда умирает ребенок, обязательно отдельно потом встречаемся с дежурной бригадой. Прорабатываем ситуацию, сотрудники делятся своими переживаниями. Часто не дает покоя чувство вины: доктору кажется, что он что-то недоделал или мог сделать иначе. Это нельзя держать в себе. Запросы, как и у всех специалистов помогающих профессий, связаны с выгоранием, усталостью. Работа направлена и на гармоничное взаимодействие внутри коллектива.
Я уже давно не представляю свое служение без больничного формата. В чем его главная особенность для меня? Знаете, та глубина боли, в которой ты находишься постоянно, не дает тебе оторваться от земли. Без амбиций, гордыни и розовых очков ты видишь эту жизнь разной, во всех ее проявлениях…
Часто, особенно в сложных ситуациях, мы просим и ждем чудес. А в паллиативе они бывают?
Все зависит о того, как понимать чудеса. Часто Господь не нарушает законы природы, которую создал. Но чудо — это не обязательно про исцеление, это в первую очередь прикосновение Бога к реальности и жизни человека через ситуации, людей. Это и когда ребенок уходит без боли, не дождавшись наступления болевого синдрома, хотя по законам медицины все должно быть иначе. Это и глубокие, качественные изменения, которые происходят в жизни людей, соприкоснувшихся с потерей, их желание потом помогать другим, стремление больше делать для своей семьи. И уход из жизни рядом с родными. И когда хирург в какой-то момент делает операцию не так, как принято, выполняет разрез в другом месте — и он оказывается решающим…
Фото из архива иерея Р. Артемова.