К изучению медицины Александр Ключарев, будущий профессор-инфекционист и любимейший ректор в истории Минского мединститута, приступил 1 сентября 1939-го — в день начала Второй мировой войны. Тогда для него и 599 других курсантов Военно-медицинской академии имени Кирова в Ленинграде состоялись первые лекции. А диплом врача они получили в день второй годовщины от начала Великой Отечественной — 22 июня 1943-го. Было их уже не 600: кто-то погиб еще в первые блокадные месяцы, кто-то не доехал до места эвакуации. Каждый десятый выпускник этого уникального курса до победы не дожил...
Каникулы отменяются
Завершив второй курс, как и надо, в июне, они уже 1 июля начали освоение третьего: согласно учебному плану военного времени 3 курса им предстояло пройти за 2 года. И это притом, что программы по важнейшим дисциплинам — от хирургии и терапии до эпидемиологии и дерматологии — не были сокращены ни на один час, а помимо учебы надо было охранять alma mater, переустраивать городские подвалы, превращая их в надежные убежища, оборудовать закрытые траншеи и в составе команд ПВО дежурить на крышах ленинградских домов — обезвреживать зажигательные бомбы…
И все же главной задачей была учеба, и от лекций авторитетных профессоров могла отвлечь лишь команда «Тревога!».
Проучившись в таком режиме два летних месяца и первую неделю сентября, курсанты практически в одночасье — с момента взятия немцами Шлиссельбурга и перекрытия путей из Ленинграда — оказались в совершенно иных условиях: воздушные тревоги участились, наряды усилились. Началась блокада, за два ее первых месяца 5 раз уменьшался продуктовый паек. Аlma mater обстреливали и бомбили. Курсанты получали ранения и погибали, так и не исполнив мечты стать врачом и, как писал в письме к матери Шура, «отдать все силы, чтобы как можно больше спасти жизней и вылечить наших бойцов, проливших свою кровь в борьбе с гнусным врагом».
Когда у курсанта Ключарева во время одной из бомбежек случился аппендицит и операцию пришлось проводить под бесконечные взрывы бомб безо всякой анестезии, дав только выпить несчастному спирта, хирург ликовал: он ведь делает мирную операцию!
Вскоре Совет по эвакуации, который был создан при Совнаркоме в самом начале войны, постановил эвакуировать академию в Самарканд. Сначала самолетами, летящими над Ладогой, потом до железной дороги пешком — 200 километров в тридцатиградусный мороз, опухая и от холода, и от голода. От Вологды поехали в теплушках, питаясь сухим пайком и получая горячую пищу в продпунктах, но пока доехали до Самарканда, успели навсегда потерять 15 товарищей: спасти особенно слабых, да еще заболевших, с какой-то инфекцией не удалось…
Старая крепость
Бывшая столица империи Тамерлана приняла курсантов-медиков в свою крепость. Ходили легенды, будто где-то в ее подземельях спрятаны сокровища, среди которых и древняя библиотека. Из уст в уста передавались рассказы, полные тайн, но Шуре Ключареву и его товарищам по учебе предстояло постигать и осваивать совершенно другие книги, сокровища и загадки: после полуторамесячной перевалки на новое место начинался очередной семестр.
Подъем в шесть — и целый час физзарядка. Под лучами узбекского солнца — "левой-правой, левой-правой" — проход через город в кирзовых сапогах и просоленных гимнастерках. Спустя час — скудный завтрак: глиняная миска жидкого варева из воды и муки с добавлением сушеных помидоров и масла, к ней 300 г хлеба. Потом 4 часа практических занятий в самаркандских госпиталях и больницах, 2 часа лекций в здании университета, 2 часа на самоподготовку — и к 5-ти вечера добро пожаловать на обед: ржаные клецки в воде, черпачок полужиденькой каши, 200 г хлеба. После обеда снова лекции — до восьми. Потом еще самоподготовка — до десяти. Потом ужин — такое же варево, как и утром, плюс хлеб. В одиннадцать — спать.
Учеба без выходных, день за днем. После каждого цикла — экзамен. Курсанты ассистировали при операциях, делали перевязки, сопровождали обходы, вели больных. Им говорили, что главные их инструменты — уши, глаза и руки, и если ими как следует не овладеть, то не помогут никакие приборы.
Окончательный врач
9 мая 1943-го, ровно за 2 года до Великой Победы, в письме к маме Галине Юльевне и тете Ваве, написанном из горячего (на солнце по Цельсию 45!) Самарканда, Шура Ключарев излагает свой modus vivendi и operandi — образ жизни и действия на текущий момент: «Вчера я закончил занятия, прослушал последнюю лекцию. Теперь впереди у меня четыре последних экзамена, которые буду сдавать до конца мая. Затем дней 12 проведем в лагерях и к 20 июня я окончательный врач!»
Эти 12 дней они провели в Агалыкском ущелье. Красная армия одерживала победы — и им, вдохновленным ее успехами, тоже не терпелось попасть на фронт. И хотя полевые учения имитировали наступление на противника, укрывшегося в горах, полковой и дивизионный медицинские пункты разворачивались на этой небоевой местности так, как будто она не лагерь, а передовая.
И вот 22 июня. Ровно 2 года, как началась война, — и неполных 4 года от начала учебы в академии, в которую Шура мог запросто не пойти, если бы не тяжесть семейного положения. Он родился в семье ученых: мама — кандидат химических наук — до войны преподавала в зоотехническом институте, папа, Александр Васильевич Ключарев, выпускник Ленинградского университета и Петровской сельскохозяйственной академии, был известным профессором в области растениеводства и земледелия.
В короткий период времени — с 1925-го по 1930-й — он возглавлял кафедру растениеводства в нашей Горецкой сельхозакадемии. Но в 1932 году папа умер. Остались мама и тетушки. И Шура как-то сразу повзрослел. В беззаботном детстве он жил в Гатчине, где учился в замечательной школе с очень хорошей учительницей русского языка и литературы, писал стихи, статьи и рассказы, выпускал стенгазету, участвовал в литературных диспутах и театральных постановках. В Гатчине жили писатели. Алексей Толстой и Вячеслав Шишков знакомились с Шуриным творчеством и оба заключили, что из этого мальчика в будущем выйдет писатель. Шура же мечтал о другом — стать режиссером. Но когда пришло время поступать после школы, он принял совершенно иное решение: стать курсантом военно-медицинской академии. Странным и неожиданным это кажется только на первый взгляд.
Молодой человек, ответственный перед собой и своей овдовевшей матерью, поступает сообразно ситуации. Курсантам академия не просто платит стипендию — они находятся на полном обеспечении: одеты, обуты, накормлены и жильем обеспечены. Шура словно предчувствовал, что во время войны эвакуированную в Башкирию Галину Юльевну, его добрую, мягкую, интеллигентную маму, постигнут невзгоды.
И вот 22 июня. 1943 год. В большом зале Узбекского государственного университета выпускникам Военно-медицинской академии имени Кирова выданы дипломы врача и удостоверения капитана медицинской службы.
Их было уже не 600, как при поступлении в 1939-м (никогда раньше не набирали так много курсантов), а 426. Спустя 4 дня санитарным поездом все они как один убывают на фронт.
Шура просится на Западный. Туда и поедет. «Впереди предстоит работа на ответственном посту крупного санитарного начальника, но это ничего», — пишет он красивым мелким почерком и сворачивает листок треугольником.
Новая полоса
«Как-то не верится, что ты уже врач и тебе не придется отвечать задаваемый предмет. Сейчас начинается новая полоса в жизни, и я постараюсь приложить все свои силы и знания, чтобы с честью выполнить порученную мне работу».
«Здравствуй, дорогая мамочка! Ты прости, что я долго не писал, но была такая обстановка, что писать не было возможности. Все эти дни я был в боях. Теперь я уже настоящий гвардеец-кавалерист. Жив, здоров. 3–4 рывка-марша сделали меня выносливым. Ты не представляешь, какая радость вступать в деревню, из которой только что ушли немцы, и видеть своих русских людей, которые со слезами радости бегут к нам с криком: «Наконец-то, родные, мы увидели вас снова». Или картина: над пепелищем сожженной немцами хаты стоит женщина. Из идущей колонны выбегает красноармеец и с криком «мама» бросается ей на шею. Нет, в простом письме не опишешь этого, но сейчас видишь. ...Если будут длительные перерывы в письмах, не беспокойся, на это бывает много причин».
«Работая в должности старшего врача 29-го Гвардейского кавалерийского полка, гвардии капитан Ключарев в трудных условиях боя так организовал помощь раненым и их эвакуацию с поля боя, что ни один тяжелораненый не находился на поле боя после ранения, своевременно получал высококвалифицированную помощь и отправлялся в тыл».
«Гвардии капитан Ключарев всегда находится во время боя там, где он нужен бойцам, где нужна помощь раненым».
«Под ураганным обстрелом из пулеметов, автоматов и минометов противника лично выносил раненых бойцов и командиров и оказывал им необходимую помощь. Организовал медицинский пункт непосредственно вблизи передовой».
В октябре 1943-го за мужество и отвагу, проявленные в боях за деревни Сергеевка и Старые Луки, а также за овладение переправой через реку Хмара гвардии капитан Ключарев был представлен к награде — ордену Красной Звезды. В ноябре 1943-го «за образцовое выполнение боевых заданий Командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество» награжден орденом Красного Знамени. Орден Отечественной войны 1-й степени получил в феврале 1945-го.
«Меня царапнуло в правую кисть осколком, — писал он маме. — Чувствую себя хорошо, только не могу писать, так как рука в гипсе». На самом деле эта «царапина» повлекла эвакуацию глубоко в тыл на долгие месяцы, несколько операций и заражение остеомиелитом. Вдобавок подключился вирусный гепатит — и состояние так осложнилось, что консультировавший профессор при пациенте, не зная, что тот тоже врач, произнес выражение о неизбежном летальном исходе. А майор Ключарев взял и выжил.
Боевые товарищи. Александр Ключарев пятый слева.
Сахар Сахарович
Об этом ранении в кисть среди аспирантов Минского мединститута ходили легенды. А все из-за рукопожатия уважаемого профессора: в нем «чувствовался фронтовик». Говорили, будто ранение в правую кисть он получил во время проведения хирургической операции.
— Вы читали «Прощай, оружие!» Хемингуэя? Наверняка. Ранение, к сожалению, не было таким романтичным или торжественным, — развеивает легенду доктор мед. наук, профессор Анна Ключарева. — Все время шли бои, и отец то воевал, то оперировал, а потом наступил коротенький промежуток, привал. Они только сели перекусить, и отец еще ничего не успел даже взять в эту правую руку, как был в нее ранен. После излечения служил в военно-полевом лазарете 12-го корпуса ПВО в Молдавии и Румынии.
— А правда ли, что за доброту, деликатность, душевность Александра Александровича порой называли Сахаром Сахаровичем?
"Да, он старался никого не обидеть, если это было возможно. Но когда нарушались какие-то принципы, отец мог быть жестким. Я помню одного родителя, который хотел, чтобы сын или дочь учились в мединституте. Он был вышвырнут из квартиры и катился по лестнице со всеми своими подарками".
Ректорская кафедра
В послевоенные 1940-е Александр Ключарев, рожденный в Воронеже и выросший под Ленинградом, оказался в Беларуси совсем не случайно. Родные тянутся к родным: в Горках продолжала жить часть семьи. Туда же, в сельхозакадемию, где когда-то работал муж, приехала преподавать Галина Юльевна. И Александр там ненадолго остался: заведовал кожно-венерологическим отделением поликлиники, преподавал на военной кафедре, возглавлял кафедру физического воспитания и спорта.
Чтобы отдавать себя профессии, которую полюбил не меньше, чем литературу, Александр Ключарев поступает в ленинградскую аспирантуру, а потом в клиническую ординатуру при кафедре инфекционных болезней в Минском мединституте. Говоря о старшем коллеге и руководителе, называя этапы его послевоенной профессиональной судьбы — работа на кафедре, руководство инфекционной больницей, защита кандидатской и докторской диссертаций, заведование информационным отделом госпиталя Красного Креста в Пекине, преподавание и администрирование, — доктор мед. наук, профессор, член-корреспондент НАН Беларуси Игорь Карпов подчеркивает, что это большая честь для него — рассказывать о человеке, каждый момент общения с которым был для него уроком.
— Потому что о нем вам любой, кто его знал, расскажет все то же и в тех же подробностях: только хорошее. Можно гордиться желанием быть на него похожим — подражать и его отношению к делу, и его манере общения с пациентами и студентами, и той удивительной аккуратности, которую он проявлял буквально во всем и которая была дана ему, видно, с детства, и его высокой культуре, и его офицерской подтянутости, и дикторской интонации, и умению держать паузу... Даже находясь на таком высоком уровне, которого он достиг, он никогда не пренебрегал и не брезговал никакой работой и полностью ей отдавался.
Ректором мединститута Александр Ключарев был с 1961-го по 1986-й: и в хрущевскую оттепель, и в брежневский застой, и в горбачевскую перестройку — три советские эры. Потом работал профессором кафедры инфекционных болезней, и сотрудники не без гордости называли эту кафедру ректорской.
"Кроме всего, человек этот был удивительно скрупулезный и очень трепетно относящийся к своим обязанностям, несмотря на высокое положение. Он этим положением никогда не воспользовался. Он начинал и заканчивал занятия вовремя, отрабатывал от и до. Он просто не мог по-другому. Я бы назвал его одним из лучших людей своего поколения".
Как все, кто прошел войну
— Он никаких историй о войне не рассказывал, — продолжает Игорь Карпов. — Как все, кто прошел войну и в ней участвовал, он беседы о героизме не вел. Это трудно, почти невозможно для тех, кто сполна хватил фронта.
Тот самый снимок.— Каждый год в День Победы они встречались — отец и его боевые товарищи, — рассказывает Анна Ключарева. — Из Москвы приезжал верный друг Ефим Ильич Аронов, главный врач станции скорой помощи, очень храбрый и одновременно добрый человек. И в Минске у отца были друзья-фронтовики. Сан Саныч Имшенецкий, тоже окончивший военно-медицинскую академию, а потом оказавшийся в Минске, заведовал неврологическим отделением в госпитале. И там же терапевтическим отделением заведовал Александр Иванович Гурский, с которым отец тоже очень дружил. В Минске он совершенно случайно встретил Павловичей, с которыми вместе воевали в Румынии. И они с папой тоже дружили…
Не так давно в БГМУ появилась аудитория имени Александра Ключарева. Не единственная в БГМУ аудитория в честь ученого и даже не единственная, названная именем ректора, тем не менее очень почетная. И хотя об Александре Ключареве мне доводилось слышать немало хорошего раньше, свое знакомство с ним как с участником Великой Отечественной войны я начала с посещения этой аудитории.
В ней на стенде висит фотография, о которой курсант Ключарев писал в 1943-м матери: "Числа 18–20 мая иду сниматься и карточку тотчас же вышлю. Снимок должен быть солиден, т. к. мы с 30 ходим в погонах".