Белорусский ученый в области иммунологии и клеточных биотехнологий, доктор медицинских наук, профессор Михаил Потапнев отмечает 70-летний юбилей. «Медицинский вестник» узнал у юбиляра, как он попал в науку, что творилось в ученом мире в 1990-е, почему он вернулся из Института рака (США) в белорусский РНПЦ детской онкологии, гематологии и иммунологии и как возглавил отечественную службу крови.
Михаил Петрович, на вашем счету более 470 научных работ. Вы входите в двадцатку наиболее цитируемых ученых-медиков из Беларуси по базам данных Scopus, Academia Google, РИНЦ. Когда вы поняли, что хотите заниматься наукой?
«Я родился в Гомеле в семье учителей русского языка и литературы. После окончания школы встал перед выбором: в инженеры меня не влекло, в педагоги родители не рекомендовали. Были еще биология и медицина (которая мне вообще была неизвестна и этим интересна). Остановился на медицине, а потом как всегда — увлекся так, что остался.
На 3-м курсе Минского мединститута сделал выбор в пользу науки. Мне нравился научный процесс. Это всегда поиск нового, неизвестного, а потом процесс осмысливания и встраивания этого нового в уже известное. Любо-знательность, наверное, и сейчас мною движет».
Практической медициной заниматься не довелось?
«Наверняка я мог бы быть неплохим врачом. После окончания института в 1974 году работал в клиническом отделе НИИ туберкулеза. В течение двух лет лечил больных туберкулезом, а по вечерам разрабатывал новые методы иммунологической лабораторной диагностики, которые внедрял в этом же учреждении. Они, кстати, использовались в НИИ еще 7–8 лет, даже когда меня там не было.
Потом моя врачебная деятельность перенеслась в Советскую армию. Служил в Калининградской области в ракетных войсках. Там медицинская практика была шире и специфичнее (ОРВИ, травмы, малые хирургические вмешательства, диспансе- ризация, кардиология, пульмонология, кожные болезни). Да и после демобилизации, начиная с 1978 года, продолжил работать как врач-дежурант в одной из поликлиник Минска. И, что приятно отметить, очередь по выходным выстраивалась к моему кабинету не меньшая, чем к другим дежурным врачам. В том же году перешел в НИИ гематологии, где трудился до 1997-го».
Вернемся к науке. В начале 2000-х вы работали заместителем по науке в РНПЦ детской онкологии и гематологии. Какие цели тогда стояли перед вами?
«Этому предшествовали 1990-е годы, когда были любимая работа и семья, низкие зарплаты (ночью снилась колбаса!) и неясное будущее. После защиты докторской диссертации в Институте иммунологии в Москве в 1996 году мне, как и большинству ученых бывшего СССР, которые не хотели менять свою профессию, казалось, что путь один — на Запад. В 1997 году у меня было два предложения из США. По одному из них был уже подписанный годовой контракт на работу в Институте рака (NCI).
Где-то в сентябре неожиданно позвонила Ольга Витальевна Алейникова, которая предложила мне стать заместителем директора по науке во вновь открывшемся центре, который она возглавляла. Увидев перспективу (на то время единственную для себя в стране), я согласился, но показал контракт с NCI. На мой вопрос, согласна ли она ждать целый год, она ответила, что согласна.
Через год я вернулся, чем немало удивил знакомых в Минске. Но за этот год я основательно подготовился в США к будущей работе, что помогло развивать науку в РНПЦ детской онкологии и гематологии. Прежде всего молекулярно-генетическую диагностику рака, иммунофенотипическую диагностику остаточной болезни, иммунотерапию рака, информационные технологии в диагностике и терапии онкологических и онкогематологических заболеваний детей. Количество научных проектов, а затем и научных сотрудников росло в геометрической прогрессии. Внедрение научно обоснованных инноваций было приоритетной задачей.
Кстати, название РНПЦ, или республиканский научно-практический центр, предложила Ольга Алейникова. Он был первым в стране. Как итог — эффективность лечения больных значительно возросла, начали выполняться научные исследования, финансируемые западным научным сообществом. Этот период был достаточно плодотворным и для меня лично. Многие публикации тех лет и сейчас активно цитируются. Тогда же я стал профессором медицины».
В 2004 году вы возглавили реорганизованный РНПЦ гематологии и трансфузиологии. В каком состоянии вы получили учреждение и какие планы смогли воплотить в жизнь за 7 лет руководства?
«Да, в 2004 году после возвращения из командировки в Ганновер (Германия) меня неожиданно вызвали в Минздрав и предложили возглавить РНПЦ гематологии и трансфузиологии (бывший НИИ переливания крови). Долго думать не пришлось — решил попробовать. Тем более что судьба этого учреждения, в котором я проработал 19 с лишним лет, была небезразлична. Опять сработала тяга к новому… Да, служба переливания крови страны отставала, особенно в техническом оснащении, лет на 25.
Людмила Постоялко (в то время министр здравоохранения) пошла навстречу. Повсеместно началось внедрение автоматических методов заготовки плазмы крови и концентрата тромбоцитов, компьютеризация донорства крови и ее компонентов. Повысилась инфекционная безопасность переливания крови и ее компонентов за счет внедрения карантинного хранения плазмы, внедрения лейкофильтров и технологий патогенредукции, молекулярно-генетического тестирования компонентов крови на гемотрансмиссивные инфекции (гепатит В, гепатит С, ВИЧ).
В результате был ликвидирован дефицит плазмы и концентрата тромбоцитов, выстроена система контроля инфицирования доноров крови, улучшились экономические показатели службы. Это позволило успешно развивать другие области медицины в стране (трансплантологию, кардиологию, акушерство). Начала выстраиваться линейка изделий медицинского назначения для контроля и лечения гемостаза (реагенты, наборы, фибриностат), значительно увеличились объемы производства иммунных препаратов — иммуноглобулинов для внутримышечного введения».
Именно тогда вы стали активно развивать направление стволовых клеток. Почему именно эта тема так сильно увлекла вас?
«Так в моей жизни часто бывало — то, что ранее ты делал как научный эксперимент (даже если он клинический), вдруг через 5–15 лет становится новым направлением в медицине. В 2004–2005 годах в Минздраве при формировании новых научных программ мне предложили развивать клеточную терапию (клеточной иммунотерапией рака я пытался заниматься еще в середине 1990-х годов). Плюс в РНПЦ ДОГИ уже начали присматриваться к мезенхимальным стволовым клеткам человека.
Поэтому в разделе фундаментальных исследований Минздрава в 2006–2010 годах мы сфокусировали часть научных проектов на разработку технологий клеточной терапии с использованием мезенхимальных стволовых/стромальных клеток человека. И теперь это направление активно развивается в Беларуси в разных областях медицины».
Михаил Петрович, у вас множество профессиональных достижений. А как сложилась семейная жизнь? Кто сейчас рядом с вами? Пошли ли дети-внуки по вашим стопам или выбрали свой путь?
«Я считаю, что каждый должен нащупать свою дорогу в жизни. С женой Еленой мне повезло, об этом я знаю сам и так говорят мои знакомые, — не каждая жена выдержит мужа-трудоголика, который работает 6 дней в неделю с 8.00 до 20.00.
У нас дочь Татьяна, которая выбрала медицину, защитила кандидатскую диссертацию, в работе сочетает практическое врачевание, преподавание и науку. У нее своя семья, свои заботы, живут отдельно от нас. Внук Александр — студент, современный 20-летний молодой человек, учится на маркетолога. Моя любимая внучка Василиса — школьница, в 7-м классе, прекрасно рисует, любит читать, у нее все впереди».
Если бы вы могли дать совет себе 20-летнему, что бы сказали?
«Свою жизнь не перепишешь, надо просто идти по ней. И больше тепла давать родным и близким».
Расскажите, какие цели вы ставите перед собой сегодня.
«Я работаю заведующим отделом клеточных биотехнологий — жизнь мне дала новый шанс идти в неизвестное (и потому интересное) — развивать регенеративную медицину, создавать новые средства лечения (клеточные продукты, растворимые продукты клеток) как естественную альтернативу химиопрепаратам и моноклональным антителам. Жизнь продолжается, потому что всегда есть интерес и потребность в новом».